Борис Садовской - Шестой час

— Здравствуй, батюшка Егорий Николаич, с праздником.

— Здравствуй, Авдотья. Что тебе?

— К вашей милости. Заступись, кормилец. Сладу нет с Ванькой, замучил окаянный.

— А что он сделал?

— Что сделал? То-то и есть, что ничего не сделал. Да уж лучше бы зарезал меня, анафема. Вот так и глядит, как волк. Работать не работает, от рук отбился.

— Так что я могу?

— Скажи папаше, кормилец, чтоб школу прикрыли.

— Это нашего кучера Василия сын, — сказал Ахматов Мишелю.

— Что же его не порят?

— Пороли, не помогает.

Из толпы вышел сам Василий.

— Позвольте доложить, Георгий Николаич. Авдотья — баба, ей невдомек. Не мы тут виноваты, выходит. Я на службе был, Авдотья грамоте не знает. Акурат школа открылась: на что лучше? Только мы думали парнишку будут учить молитвам, ремеслу, страху Божьему научат. А учительница им одно внушает: Бога, дескать нет, и в церковь ходить не надо. Либо поет с ними: лягушка, мол, по дорожке скачет, вытянувши ножки. Зачем ребятам про это самое знать? Нешто это наука?

Толпа загудела.

— Верно!

— Это точно!

— Батюшка-барин, заступись!

— Этак у нас всех ребят перепортят.

Внезапно запахло гарью.

— Что там, пожар?

— Это учительница бумаги жгет, — сказал басом Ванька.

В толпе засмеялись.

Скоро коляска Ахматова понеслась в Малоконск. За околицей встретили ее Антонычев, Клавдюша, учительница и Зеленецкий. У Антонычева узелок, у Зеленецкого бутылка.

Вслед коляске дружный крик:

— Шпион! Жаворонки звенели.

— Шибко балуется народ, — заметил с козел Василий. — Место свое забыли, значит.

Карточный вечер у Клодтов прошел скучновато. Николай Аркадьич казался озабоченным. Зарницына путала масти. Генеральша молчала. Один генерал был весел. Анна Петровна за весну заметно осунулась.

— Вы чем-то расстроены, дорогая, — сказала генеральша.

— Ах не говорите. Все неприятности. Особенно беспокоит меня Лина. Можете представить: у нее пропал с шеи крестик.

— Что вы? Какая нехорошая примета.

Николай Аркадьич вернулся домой пешком. В кабинете ждал его Георгий. Они поговорили о деревне, об урожае, о тяге.

Георгий смущенно взглянул на знакомый узкий конвертик.

— Папа, от кого тебе письмо?

— Так, вздор. Какие-то предупреждения и советы.

Он закурил.

— Георгий мне хочется с тобой поговорить. Ты знаешь, как я люблю тебя. Когда ты начал подрастать, я долго думал о твоем воспитании. Представлялось два пути. Первый кладет в основание известную систему, второй поучает живым примером. Я выбрал именно этот путь. Системы годятся только там, где нет ни культуры, ни традиций. Но ведь ты не хам и не дикарь: ты — Ахматов. Предки твои брали с Иваном Грозным Казань, подписывали грамоту Романовых, побеждали при Полтаве, усмиряли пугачевский бунт, сражались под Бородиным и Севастополем. Среди них были бояре, послы, министры, полководцы, монахи. Был даже один святой, мощи которого явятся еще, может быть, при тебе.

Георгий слушал отца, затаив дыхание.

— Никакие теории не в силах внушить ребенку понятие о долге. Но я жил у тебя на глазах, и ты мог сам решить, надо ли следовать живому примеру. Теперь я вижу, что ты достоин своих благородных предков.

Георгий бросился к отцу, целовал ему руки, обнимал его.

На глазах у обоих светились слезы.

— Тебе известно, что творится на Руси. По Малоконску ходят слухи, будто я назначаюсь товарищем министра. Мне, правда, предложили этот пост, но я его не приму.

— Значит, останешься губернатором?

— Нет, выхожу в отставку. Я верноподданный, а не лакей. От меня из Петербурга требуют уступок и послаблений, тогда как спасти Россию можно только неумолимой строгостью.

Николай Аркадьич встал и обнял Георгия. Они прошлись по пустынным комнатам.

— На этих днях мы переедем в Ахматовку. Будем охотиться, хозяйничать. Пороемся в архиве и в портретной, разберем библиотеку. А теперь покойной ночи. Христос с тобой.

Придя к себе, Георгий медлил раздеться. Каждый вечер перед сном читал он Евангелие; сегодня ему открылась глава двадцать первая от Луки.

«И так бодрствуйте на всякое время и молитесь да сподобитесь избежать всех будущих бедствий и предстать пред Сына Человеческаго».

В углу зашуршало. Георгий прислушался Снова шорох.

Что это? За портьерой чья-то тень.

— Не бойтесь, это я.

Как черный лебедь, вышла из-за портьеры стройная девушка.

— Роза Абрамовна, как вы сюда попали?

— Не скажу.

Внезапная мысль пролетела в уме Георгия.

— Это вы посылали мне записки?

— Ну, конечно, я. Слушайте, Ахматов. Я вас люблю. Когда я увидала вас в первый раз на концерте, я задохнулась, у меня голова вскружилась, я всю ночь не могла заснуть, принимала капли. Раз на катке вы потеряли перчатку, я подняла ее и ночью кладу с собой. Ахматов, слушайте, я выхожу за Исакера и завтра еду в Одессу.

Роза опустилась на колени.

— Слушайте, Ахматов. Бежим со мной.

— Куда?

— В Америку. Сейчас, сию минуту. Все мои деньги здесь, не бойтесь.

— Вы больны.

— Ахматов, слушайте. Я хочу быть вашей. Возьмите меня.

— Это невозможно.

— Почему?

— Я никогда… вы понимаете… и потом…

— Да, да, да. Я так и знала. За это и люблю. У, какой красивый, сильный! И что ты со мной делаешь?

Роза припала к ногам Ахматова.

— Успокойтесь, Роза Абрамовна. Я никому не могу принадлежать, я люблю другую.

Агатовые глаза пылали.

— Слушайте Ахматов в последний раз, а то будет поздно. Едем со мною, я вас спасу.

— От чего вы хотите спасти меня?

— О, я не могу сказать. Если со мной не хотите, езжайте с вашим отцом. Только скорей, скорей!

Георгию показалось, что он слушает безумный бред.

— Роза, пойдемте, я провожу вас.

— Ахматов, вы верите в Бога?

— Конечно.

— А я не верю.

— Как же вы живете?

— Я верю в чистый разум и в цианистый калий. Недаром я выросла в аптеке.

Чудесное утро. Над Малоконском плывет благовест, вьются флаги. Грачи кричат в городском саду. В соборе молебен.

С правого клироса видит Георгий давно знакомые лица. Впереди на красном сукне Николай Аркадьич в раззолоченном мундире. Подле сутулого вице-губернатора бравый усач-полицеймейстер. Вот розовый генерал фон Клодт в сахарно-белых эполетах, рыжий жандармский полковник, толстяк-предводитель, смуглый прокурор, офицеры в белых перчатках, чиновники при шпагах и с треуголками. У левого клироса дамы — Анна Петровна, генеральша, предводительша, жены чиновников и офицеров, нарядные купчихи, скромные попадьи. Сзади лавочники, мещане, мальчишки. За свечным ларем лысый ктитор-миллионер. На амвоне два архиерея, архимандрит, протопопы в камилавках. Огромный кудрявый протодьякон занес орарь: