Борис Садовской - Шестой час

— Ну, Его Величеству еще не очень хочется помирать, — шутливо заметил Авербух, тронув носком сапога слабо вздохнувшее тело.

— Это я ему загвоздил, — сказал Брагин и высморкался в руку. — Ишь, аккурат промеж глаз. Шабаш, крышка.

— Закапывай, — буркнул Балкай.

Он отошел с Авербухом к автомобилю и закурил. Брагин еще раз высморкался, приподнял тело, снял с мертвой руки обручальное кольцо, сунул себе в рот. Он собирался вывернуть карманы, но Балкай крикнул:

— Но, но! — и прибавил что-то не по-русски.

Авербух захохотал. Брагин обиженно швырнул покойника в яму, заровнял, вздохнул, утерся и, подойдя к товарищам, долго сопел и переминался.

Балкай шевельнул усами:

— Ну?

— Стало быть, мне теперича ехать?

— Да. Отправляйся. Вот бумаги.

— Ладно. А за труды-то уж положь сколь ни на есть.

— Держи.

— Ну, спасибо. Маловато сорок-то рубликов. Чай, прибавь.

— Больше не стоит. — Балкай опять сказал нерусское слово и умчался в автомобиле с хохочущим Авербухом.

Брагин подтянулся, поправил фуражку и вынул из-за щеки кольцо. Примерил, но оно не лезло на ноготь мизинца.

— Ладно. Продам. Поди, сотельную дадут.

От Екатеринбурга Брагин ехал в заплеванном вагоне первого класса с ободранными диванами и с выбитым окном.

Медленно попивал он коньяк, заглатывая бутылку. Пассажиры на него глядели с тревогой.

— Это ваш, стало быть, дитенок? — указал Брагин на девочку лет семи.

Черноглазая дама в белом вздрогнула и прижала к себе ребенка.

— Да, это моя дочь.

— Ишь ты. Как звать-то тебя, касатка?

— Скажи дяде, не бойся: дядя добрый.

— Соня.

— Софья, стало быть, — Брагин хлебнул из бутылки, — откуда же ты теперича, Софеюшка, едешь?

— С хутора.

— С футура? У вас, стало быть, футор есть? На футуре хорошо. Собирайтесь дети в школу, петушок давно пропел! — гаркнул Брагин на весь вагон.

Девочка обеими руками вцепилась в мать.

— Одевайтесь попроворней. Смотрит солнышко в окно!

Девочка заплакала.

— Цыть, шкура! Я вас, буржуев, анафемов! Ишь, навалили, полон вагон! Перестрелять всех и больше никаких!

Брагин выхватил револьвер. Истерические крики и женский визг утолили его ярость. Он ухмыльнулся.

— Ладно, пес с вами, — и захрапел.

Малоконский губернский комитет российской коммунистической партии открылся в бывшем губернаторском дворце. Председательствует присяжный поверенный Исакер. Президиум: доктор Розенталь с женой, заведующая отделом народного образования Цацкина, редактор газеты «Малоконская коммуна» Лавринович и литератор из Петербурга Осип Шоколад. Обязанности секретаря несет жена председателя Роза Абрамовна Исакер.

— Товарищи, заседание открыто. И прежде всего поздравляю вас и за вами всю великую свободную Россию. Николай Кровавый со своей паскудной семьей казнен. Эту светлую новость привез нам один из исполнителей народного приговора, товарищ Брагин. Предлагаю выразить ему сочувствие.

Рукоплескания. Брагин угрюмо кланялся.

— Теперь на очереди универсальный вопрос о народном образовании, вопрос реагирующий на всю будущность нашей освобожденной родины. Товарищ Цацкина, изложите ваше мнение.

Цацкина, прокуренная, желтая, в кожаной юбке, наскоро затянулась.

— Я ставлю борьбу с религиозными пережитками на самом переднем плане. В нашей губернии замечается перепроизводство церквей, эксплуатирующих народный труд. Всех этих попов и архимонахов необходимо заставить работать, помещения в алтарях и папертях отвести под театры и кино, так называемые мощи разослать по музеям. Впрочем, о последнем специальном виде религиозного шарлатанства сделает сообщение товарищ Розенталь.

— Товарищ Розенталь, слово за вами.

— Уважаемые товарищи! Мне, человеку науки, смешно доказывать, что никаких мощей нет, что эти нетлеющие тела не что иное, как натуральные препараты, возникшие под совокупным влиянием физиологических и почвенных взаимодействий. Правда, все они издают особый специфический запах, напоминающий атмосферу парфюмерного магазина, но тут, по моему глубочайшему убеждению, действует какой-то бальзамический секрет, возможно, занесенный в Византию из Египта.

— Товарищ Шоколад, ваша очередь.

Шоколад, бледный, с желтой улыбочкой бритый человечек, называл себя «пушкинистом». Всю жизнь копался он в мелочах пушкинского текста, составлял статейки о Пушкине и этим жил.

— Дорогие товарищи! Я человек по натуре скромный. Моя обязанность оберегать памятники родной истории от роковых и, увы, неизбежных эксцессов. Правительством поручено мне регистрировать культурные ценности Малоконской губернии. Книги, рукописи, фарфор, картины, оружие, утварь, монеты, золото, драгоценные камни и прочие многообразные сокровища прошлого необходимо вырвать из дворянских берлог. В частности, мне говорили про какую-то Ахматовку.

Цацкина встала:

— Товарищ председатель, прошу слова. Насколько мне известно, упомянутое село принадлежало губернатору Ахматову, казненному по приговору партии в 1905 году. Сын его служил жандармом. Он тоже давно умер. Никаких особенных ценностей в усадьбе нет. Но рядом с ней находится монастырь, где похоронен предок жандарма, какой-то окольничий или сокольничий, которого считают святым. Необходимо подчеркнуть, что в настоящее время там оперирует какой-то старец Глеб и нахально морочит своих поклонников и, в особенности поклонниц.

— Благодарю вас, товарищ Цацкина. В таком случае комитет просит товарищей Шоколада и Розенталя немедленно ликвидировать монастырь, мощи мнимого святого сжечь, а старца Глеба доставить в губчека. Может быть, кто-нибудь из присутствующих знает эту личность?

— Так точно. Я знаю, — Брагин, качаясь, багровый, подошел к столу. — Дозвольте съездить. Не замолю ли греха.

— Хе, хе, товарищ. Вы очень остроумны, только напрасно пьете коньяк. Знали вы губернатора Ахматова?

— Как не знать. Добрейший был барин… Родитель у его кучером служил. Вместе их и убили. Их да еще барыню Зарницыну. Опять же…

Брагин не договорил. С мучительным криком Лина упала на ковер. Все сразу встали. Черные головы с вороньими косами склонялись над Линой, будто клевали ее.

Роза у окна презрительно улыбалась.

Исакер и Шоколад закусывают вдвоем в бывшем губернаторском кабинете.

— Выпьем, Оська.

— Выпьем, Мунька. Такие-то дела.

— А помнишь, Оська, как ты бедовал в Одессе? Уй!

Писал черносотенные статейки у Озмидова, православие принял. А теперь…

— А теперь… выпьем, Мунька.

— Выпьем. Да, семьдесят лет ровно шел процесс. Сколько крови! Мадзини, Бакунин, Гарибальди, Герцен — все на нас работали. Теперь каюк. Русская интеллигенция все сгноила. Дворянство — тю! — нет его, а мужичье, как бараны, побей Бог!