Владимир Дарда - Его любовь

— Где-то здесь есть ручей, — сказал он, указывая на густые заросли лещины в лесном овражке. — Хоть воды вволю напьемся.

Спустились в овражек и сразу отыскали заросший камышом и папоротником ручей. Напились всласть холодной, до ломоты в зубах, воды.

Пошли по воде — на случай погони с собаками. Наконец Микола присмотрел укромное местечко — под кряжистым, плотно сидящим в земле пнем темнела широкая яма — то ли нора какого-то зверя, то ли от неудачного корчевания. Наломали соснового лапника, выстелили им яму, чтоб было помягче и потеплее, улеглись и оставшимися ветвями укрылись, как одеялом. Тесно было, но это не только не мешало, а, наоборот, давало тепло.

Прижались плотнее друг к другу, спина к спине, колени подтянули к подбородку. Уснуть не удавалось: отгоняла сон напряженная обстановка побега, и чувство голода.

Микола спросил:

— А ты верил, что останешься в живых?

— Нет.

— А я знал, что в Бабьем яре не погибну.

— Ты еще и сейчас ничего не знаешь, — возразил Артем.

— А что в Бабьем яре не погибну, знал, — то ли в шутку, то ли всерьез повторил Микола. — Мне цыганка в поезде гадала и говорит: «Ты — везучий. Тебя живого в гроб положат, а ты вырвешься и потом жить будешь долго-долго…» Все хохотали, я смеялся, а вот видишь, запомнил ее слова. Был, можно сказать, в гробу и — вырвался. И теперь буду жить долго.

— Цыганка скажет! — усмехнулся Артем. Потом вздохнул: — Так домой хочется! Жена меня «Артемушкой» звала. Узнает ли теперь?

— По голосу сразу узнает.

— Верно, — согласился Артем, не поняв намека Миколы. — Говорят, голос у человека меньше всего меняется… Кто знает, может быть, ее схватили из-за меня. Или в Германию угнали. Или, того хуже, полицай какой-нибудь прилип.

Микола молчал: ему опять вспомнилась Лариса. Мертвые, остекленевшие глаза, полные нечеловеческого ужаса и небесной синевы.

— Только бы дойти, — продолжал Артем.

А у Миколы перед глазами стояло одно: он несет перед собой на руках холодную, мертвую Ларису, а Топайде фотографирует, и пьяные надзиратели надрываются от хохота.

Артем умолк. А немного погодя снова заговорил, теперь уже еле слышно:

— Это же я… твой Артемушка… Не узнала?.. Открой…

Микола понял: Артем задремал и снится ему родной дом. Вскоре уснул и сам Микола.

Когда проснулся, было уже темно. Нетерпеливо пошевелился, попробовал расправить тяжело набухшие ноги. Встал, сбросил с себя ветки, растолкал товарища. Тот испуганно вскочил, бессмысленно вытаращил глаза — никак не мог сообразить, где он и кто рядом с ним.

— А, это ты, Микола! Надо же! Приснилось, будто только-только вошел в хату тестя, только бросилась жинка навстречу, как вдруг кто-то хвать меня за плечо. Оглянулся — Топайде. Целится из пистолета прямо в глаз… Фу-ты, ну-ты! До каких же пор эта нечисть не будет давать людям спокойно спать?

— Теперь тебе легче идти, — сказал Микола, — ты ведь уже повидался с женой!

Тронулись в путь. Снова пошел дождь, на голову густо сыпались холодные капли, стекали за воротник ледяными змейками.

Артем опять заторопился: то ли хотел показать, как хорошо знает здешние места, то ли — чем ближе подходили к Заславичам, тем больше боялся не попасть домой. Микола едва успевал за ним. Старался не замечать ни дождя, ни мокрых ветвей, больно хлеставших по лицу.

Холод пронизывал насквозь, казалось, кости так замерзли, что стали хрупкими. Они действительно хрустели в суставах. Случайно споткнувшись, Микола упал на колени, а потом, даже опираясь изо всех сил на палку, не мог подняться. Окликнул Артема. Тому показалось, что Микола присел отдохнуть, и он сердито бросил:

— Рано приземляться!

— Я упал и не могу встать, — глухо объяснил Микола.

Артем помог Миколе подняться. Но только они двинулись, как Микола снова упал, с ужасом осознав, что он и в первый раз не споткнулся, просто подкосились ноги, и дальше идти нет сил.

— Так мы не дойдем до Заславичей, — сказал Микола. Артем, молча стоя над ним, что-то прикидывал в уме. — Нужно где-то обогреться, раздобыть хоть какую-нибудь одежонку. Тебя такого жена никак не узнает, а небось испугается.

Это подействовало. Артем пристально смотрел на Миколу — грязного, заросшего, в разорванной нижней рубашке и заскорузлых, лоснящихся от грязи кальсонах, на синие ступни окровавленных ног. И, пожалуй, впервые подумал: значит, и он, Артем, сейчас такой же страшный и нельзя в таком виде появляться перед женой.

И он согласился:

— Ладно… Где-то здесь есть лесной хуторок. До войны я на полуторке привозил сюда со станции кирпич. Шофера колеса кормят.

Хата на поляне появилась внезапно. Артему показалось, будто он даже узнал эту хату.

Собаки не слышно. Артем осторожно проскользнул вдоль, стены к крошечному окошку. Оно не было занавешено. Заглянул. Свет в доме не горел, но на белых стенах покачивались желтоватые блики. Возле печи, нагнувшись, стояла женщина, то ли варила что-то, то ли грела воду для купания ребенка — рядом на полу сидела маленькая девочка. Ее кудрявая головка была хорошо видна на фоне печи, ярко освещенной отблесками огня.

Артем постучал в окно. Тихо-тихо, едва слышно. Но стук этот услышали сразу, будто все время кого-то ждали. Женщина порывисто обернулась, приблизилась к окну, потом зашлепала босыми ногами к двери, звякнула щеколдой.

В этот домик, должно быть, часто наведывались ночные гости, и женщина, казалось, привыкла к этим посещениям и не колеблясь открыла дверь.

— Сюда, сюда! — прошептала она незнакомцам. — Сюда, сыночки…

Она ввела незнакомцев в комнату, внимательно и с сочувствием посмотрела на них, и на глазах ее появились слезы.

Все молчали.

Тишину неожиданно нарушила девчушка, сидевшая на припечке, удобно подогнув под себя тоненькие ножки. Хотя и приходилось ей видеть многих людей, забредавших сюда, но с такими страшными она, пожалуй, встретилась впервые. Девочка испуганно расплакалась. Тогда и ее мать тоже заголосила, как над покойниками:

— Ой, родненькие мои, миленькие мои! Да откуда же вы такие измученные?

— Из яра, мамаша…

Хозяйка вытерла слезы фартуком, успокоила дочурку и сказала:

— Слыхала и я, будто из могил поубегло много трупов. То ли недобитые были, то ли воскресли. И разбежались по лесам. Так теперь немцы с собаками вылавливают их.

— И к вам заглядывали? — всполошился Артем.

— Да нет, бог миловал. У нас если б не свои собаки-полицаи, то ничего б еще.

— А полицаи рыскают?

— Днем. Когда напьются. А по ночам боятся. Вот мы и живем теперь, как совы, ночью. В потемках и готовим, и едим. Чтоб им самим никогда света божьего не видеть!.. Проходите, садитесь.

— Да мы такие, мамаша… Нам не садиться — умыться бы сперва, — сказал Микола.