Владимир Дарда - Его любовь

Наткнулись на что-то колючее. Но это не хвоя. Опять колючая проволока! Надо же было вырваться из яра, чтобы снова очутиться за колючкой! Неужели вся земля, весь мир опутаны, обвиты, обкручены теперь колючей проволокой, как железной паутиной, и куда ни повернись, куда ни выйди — всюду и везде эта проклятая ржавая сеть?!

От малейшего прикосновения ограждение гудело, как телеграфные провода на ветру. Оставалось одно — подкоп. Осторожно вырыть под проволокой лаз по-собачьи и потом проползти на ту сторону. Плохо, что после них здесь останется след, и утром, обнаружив его, фашисты бросятся в погоню. Но это будет утром, а сейчас ночь, глухая дождливая тьма, и, пока есть время, нужно успеть вырваться из западни.

Руками, пальцами, ногтями гребли и гребли, упрямо гребли и гребли, слава богу, хоть мокрый, неосыпавшийся песок.

Когда углубление показалось достаточным, Микола поднял нижнюю проволоку, и первым пополз Артем, который так боялся остаться позади, так рвался вперед, что зацепился-таки за острую колючку, и Микола долго не мог высвободить его штанину. Потом Артем, стоя уже на другой стороне, приподнял проволоку, и пролез Микола. Оказавшись за ограждением, они, не поднимаясь на ноги, и дальше поползли, как ужи, по-пластунски.

Та́к вот, ползком и добрались до насыпи, проходившей вдоль заболоченной равнины. Никого и ничего не было слышно, но взбираться на полотно было опасно. Решили дождаться, пока пройдет патруль, и сразу же позади него проскочить насыпь.

Тянулись долгие минуты, но никто не появлялся, и Артем, тихо ворча, много раз нетерпеливо поднимал голову.

Но вот (сперва отдаленно, едва уловимо, а потом — все громче) затопали по шпалам кованные железом сапоги. По насыпи медленно приближались четверо. Впереди один, на некотором расстоянии — двое, и чуть подальше еще один.

Беглецы прижались к земле. Патруль все ближе. Идут размеренно, неторопливо, и так громко топают, что кажется — кованые сапоги шагают не по шпалам, а прямо по головам.

Приблизились, остановились. Если заметили, долго ли прошить автоматной очередью черные пятна под насыпью!

Но в темноте мигнул слабый огонек в печурке ладоней. Солдаты остановились закурить. Обменялись двумя-тремя словами и пошли дальше.

Они удалялись, шагая и размеренно и тяжело. Подождать бы еще немного, пока они совсем исчезнут. Но нетерпеливый Артем уже на насыпи. За ним — и Микола. И в ту же секунду задний солдат, то ли почуяв кого-то за спиной, то ли заметив какие-то тени, промелькнувшие над тускло поблескивающими, во тьме рельсами, резко и требовательно выкрикнул:

— Хальт!

Беглецы бросились от насыпи. Бежали по кочкам, по уходящей из-под ног трясине. Падали, ползли, поднимались и снова падали, не останавливаясь ни на мгновенье. Миколе казалось, что долго еще будет гнаться за ними и преследовать по пятам Бабий яр, будто они все еще не вырвались из него и бегство все еще продолжается, и неизвестно, когда оно кончится.

В небо взвилась осветительная ракета. Мигая вверху, она словно присматривалась к земле. И пули, сердито посвистывая, будто бы гнались за беглецами. Бежать было все труднее и труднее — болото становилось глубже. Из-под ног, тяжело захлопав крыльями, взлетела испуганная утка. Значит, здесь глухое болото, где никто не ходит, раз птица не потревожена. Удастся ли пройти?

На этот раз успокоил Артем. Когда-то, еще до войны, он охотился здесь на диких уток и хорошо знал эти места. Болото проходимо. А по ту сторону его — дубняк, а оттуда — рукой подать до Заславичей.

Вскоре крики начали удаляться, стрельба утихла: солдаты, наверно, не захотели лезть в холодную тину. Постреляли еще немного для острастки и пошли дальше. У них ведь тоже небось от страха поджилки трясутся: беглецов, скорее всего, за партизан приняли и подумали, что те их нарочно в болото заманивают, чтобы тем временем заминировать колею.

Кончилось болото. Вон и дубы на пригорке. Свернули туда. Оставалось всего несколько километров пути, но теперь каждый километр давался все труднее и труднее. И чем ближе подходили к Заславичам, тем молчаливее становился Артем. Видимо, опасался, что встретят их не так, как сулил он Миколе и как надеялся сам. Родителей жены знал он не очень и только гадал, как они отнесутся к нему сейчас, как встретят Миколу — незнакомого человека, которого тоже надо будет прятать и кормить и ради которого придется рисковать жизнью.

В село вошли поздней ночью, в такой густой темноте, что приземистые хатки казались кустами, а вблизи — стогами сена.

Артем остановился, чтобы отдышаться то ли от быстрой ходьбы, то ли от сильного волнения, охватившего его перед скорой встречей с любимой женой, с ее ворчливыми стариками.

— Заблудились? — спросил Микола, тоже переводя дух.

— Да ты что! Я тут с закрытыми глазами все найду, — горячо возразил Артем. — На ощупь любую собаку за хвост привяжу. Просто прикидываю, как вернее пройти.

А вот и хата тестя. Зашли с огорода. Пробрались к оконцу, выходящему в сад. Артем знал: в этой комнатке, когда была еще девушкой, спала его жена. Постучал. Хотел стукнуть всего один раз, но рука как-то сама, непроизвольно, дернулась, пальцы задрожали и застучали в стекло мелкой дробью.

Из хаты ни звука.

— Громче постучи…

Артем забарабанил сильнее.

Но в ответ опять тишина.

— Оглохли, что ли? — рассердился Артем. Хотел было опять стучать, более требовательно, как вдруг заметил — занавеска на окне сдвинулась, и в темноте замаячило что-то белое. Узнал тестя.

— Батя, это я… Артем. Открывайте!

— Что?

— Артем, говорю!

— Какой Артем? — допытывался старик, будто ночью к нему могли прийти несколько Артемов.

— Какой, какой… — обиделся тот: ему показалось, что рядом с отцом стоит дочь, его жена, и все слышит, но до сих пор не откликнулась, не бросилась ему на шею. И он сказал: — Ваш Артем! Зять ваш! Или вы оглохли?

Старик молчал.

— Так открывайте!

— Нашего Артема давно в живых нету.

— Неправда! Я — живой! — сказал Артем и невольно оглянулся, испугавшись своего голоса.

Белое пятно в окне исчезло, и беглецы стали прислушиваться, когда же заскрипят двери.

Но из хаты снова ни звука.

— Да что он, старый чурбан, опять спать улегся? — спросил Артем почему-то у Миколы.

— Похоже, — пробормотал Микола. Его тоже это и удивляло, и злило. Ведь даже совсем чужие люди принимали их и давали приют.

Артем в сердцах забарабанил кулакам по раме. Микола почувствовал, что то ли терпение Артема лопнуло, то ли подозрение у него возникло — нет ли у жены какого-то мужика. За темным стеклом окна снова замаячила фигура в белом.

— Ты что среди ночи разоряешься? — сердито прокричал тесть. — Иди себе подобру-поздорову, не мешай людям спать. Не доводи до греха.