Амели Нотомб - Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком

– Дорогой, – сказала Энида Онорату, – поклянись, что мы больше не будем никого принимать.

– Клянусь, любовь моя.

– Надеюсь, желчь и злословие всех этих людей не задели Деодата. Знаешь, он такой милый. Попытался сосать мою грудь, а когда понял, что у него не получается, то улыбнулся мне, словно хотел сказать, что это не так уж и важно.

«Она сходит с ума», – подумал отец. Энида всегда отличалась крайней хрупкостью, как физически, так и психически. В пятнадцать лет ее отчислили из балетной школы парижской Оперы по причине, еще невиданной в этом почтенном заведении: избыточная худоба. «Мы и не думали, что такое возможно», – заключила экзаменаторша.

Поскольку росту в девочке было всего метр пятьдесят, карьера манекенщицы ей не светила. Хорошо хоть ей выдали аттестат. Главной причиной, по которой преподаватели смилостивились, было то, что ей прочили будущее звезды балета.

Энида не осмелилась признаться домашним в своем провале и каждое утро приходила к Опере, усаживалась на ступени лестницы и оставалась там до самого вечера. Именно на этих ступенях Онорат, который в то время был в столовой балетной школы помощником повара, и приметил ее. Семнадцатилетний паренек, округлый и телом, и умом, безумно влюбился в щуплую девчушку.

– Мог бы найти кого-нибудь получше, чем кандидатку в самоубийцы, – сказала она ему.

– Выходи за меня.

– Какая из меня жена – я вешу всего ничего.

– Ничего, вдвоем будет то, что надо.

Раз уж никакая иная судьба ей не светила, девушка в конце концов согласилась. В сфере бракосочетания еще действовал Кодекс Наполеона: для женщин минимальный возраст для вступления в брак составлял пятнадцать лет, для мужчин – восемнадцать. Выждав год, они поженились в церкви Святого Августина.

Они были очень счастливы. Энида, к собственному удивлению, вскоре обнаружила, что по уши влюбилась в склонного к полноте парня. Его непоколебимая доброжелательность и терпение произвели на нее должное впечатление. Он быстро продвигался по служебной лестнице и вскоре стал шеф-поваром столовой балетной школы. Будущие балерины постоянно прибегали к нему с требованием класть меньше масла и сливок в блюда, хотя Онорат божился, что уже давно вообще не покупает этих ингредиентов.

– А почему тогда ваша стряпня такая вкусная? – возмущались юные танцовщицы.

– Потому что я готовлю с любовью.

– Оказывается, от любви толстеют? Вы вон какой круглый!

– Я такой от природы. Но гляньте на мою жену, и поймете, что от любви худеют.

Аргумент походил на правду – Энида всегда была сама грация. Тем самым он успокаивал «крысок» – такое прозвище издавна закрепилось за ученицами балетной школы и кордебалетом, – и те проникались доверием к своему кормильцу.

Более тридцати лет протекли в счастье столь полном, что влюбленные и не заметили, как прошло время. Супруга часто печалилась, что у них нет детей. Онорат утешал ее, говоря: «Мы сами свои дети».

В сущности, они и жили как дитятки малые; покинув свои кухонные владения, Онорат тотчас устремлялся к жене. Вместе они играли в белот или в «лошадок», старательно передвигая фишки по полю. Когда в саду Тюильри открывалась ярмарка, они пропадали там часами. Чаще всего в тире, хотя оба были самыми бездарными стрелками, каких только видел свет. Когда их начинало подташнивать оттого, что они слишком долго крутились на большом колесе и съели слишком много сахарной ваты, они пешком, держась за руки, возвращались к Опере.

Энида была слаба здоровьем, да оно бы ей и не пригодилось. Ее болезни были взаправдашними, но не слишком серьезными. Онорат обращался с ней как с маленькой девочкой: приносил в постель поднос с тостами, черничным желе и слабозаваренным чаем. Потом раздевался и ложился рядом, прижимая ее к себе. Его губчатое тело вбирало в себя испарину жара или миазмы кашля. Из окна своей спальни под самой крышей Оперы они смотрели на Париж, который только для них не изменился со времен Жана Кокто. Не всем выпадает благодать разделить образ жизни ужасных детей [13] Роман французского писателя, поэта и драматурга Жана Кокто «Ужасные дети» (1929). В основе сюжета – история о живущих в сумеречном доме инфантильных подростках, брате и сестре. .

Рождение Деодата обернулось жестким приземлением. Ничего не попишешь, пришлось и им примкнуть к той разновидности взрослых, которую называют родителями. То обстоятельство, что сами они оставались детьми куда дольше обычного, превратилось в серьезную помеху: они сохранили привычку просыпаться утром с мыслью о том, чего им сейчас больше всего хочется. Онорат всегда первым вспоминал о ребенке и вскрикивал: «Малыш!»

Осознавая, какое он доставляет разочарование, младенец с самого начала вел себя очень сдержанно. Никто не слышал, чтобы он плакал. Даже проголодавшись, он терпеливо ждал свою бутылочку, которую высасывал с жадным мистическим экстазом. Поскольку Эниде трудно было скрыть ужас, который ей внушало его лицо, он очень скоро научился улыбаться.

Она преисполнилась признательности и полюбила его. Любовь была тем сильнее, что она всерьез опасалась, что так и не сумеет ею проникнуться. Было ясно: Деодат в полной мере почувствовал, что она испытывает отвращение, и помог ей преодолеть его.

– Наш сын умен, – возгласила она.

И была права: их чадо было наделено той высшей формой ума, которую следовало бы назвать «проникновением в другого». Классический ум редко наделен этим достоинством, сравнимым с талантом к языкам: те, кто им обладает, знают, что каждая личность суть специфический язык, который можно выучить, если вслушиваться всем сердцем и чувствами. Отчасти поэтому его следует отнести к интеллектуальной сфере: речь идет о понимании и знании. Умники, не усвоившие именно такой подход к окружающим, превратятся, в этимологическом значении слова, в идиотов [14] Идиот – от греч. idiōtēs – «собственный, свой, частный». Глагольная форма этой основы означает «живу, пребываю отдельно, сам для себя». В Древней Греции «идиотэс» называли тех, кто уклонялся от участия в общественной жизни, не ходил на голосования, занимался только своими личными интересами. : то есть в существа, сконцентрированные на самих себе. Время, в которое мы живем, изобилует такими умными идиотами, глядя на которых общество горько сожалеет о славных дурнях былых времен.

Любому уму также присуща способность к приспособлению. Деодат был вынужден улещивать свое окружение, не слишком склонное доброжелательно относиться к мерзким вывертам природы. Впрочем, не стоит заблуждаться: Энида и Онорат были хорошими людьми. Истина проста: любой способен восстать против уродства, тем более в собственном потомстве. Как перенести, что мгновение любви породило безобразное существо, лицезрение которого – постоянный шок, и привыкнуть к этому невозможно? Как смириться с тем, что счастливый союз произвел столь гротескную физиономию? Подобный абсурд можно списать только на несчастный случай.