Амели Нотомб - Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком

– Я любила его. Он погиб на войне.

– На какой войне? Французы не вели никакой войны, когда я родилась.

– Французы всегда ведут где-нибудь войну.

– Расскажи мне о нем.

– Не могу. Слишком велика была любовь.

Иногда у Розы мелькало подозрение, что Штокроза все выдумала. И однако, они жили во дворце, который был им завещан тем самым отцом, и их с матерью право собственности никогда не оспаривалось.

Единственный ребенок, Роза провела множество послеполуденных часов на чердаке сарданапаловского дворца [18] Сарданапал – имя последнего ассирийского царя у многих древних авторов и античных историков. Сарданапал отличался склонностью к роскоши, его дворец поражал воображение. , роясь в сундуках и воображая себя наследницей царской династии. Там были любовные письма, адресованные матери, одно прекраснее другого, с неразборчивыми подписями и самой разной каллиграфией. Девочка гадала: происходит она от множества мужчин или же от одного, но питавшего к Штокрозе все виды любви. Не было ни портретов, ни фотографий, единственным следом были письма.

Мистический отец совсем не оставил денег. Штокрозе пришлось заняться хиромантией, чтобы не умереть с голоду. Клиенты прибывали в это невероятное жилище, которое рушилось прямо во время сеансов ясновидения, – медиум упорно повторяла, что это знак. Ей верили. Сама обстановка была своего рода шедевром: они входили в развалины будуара, их принимала женщина с загадочной внешностью, прекрасная и уродливая, молодая и в то же время старая, ласковая и пугающая; она предлагала сесть и раскрывала ладонь посетителя с такой деликатностью, словно речь шла о первопечатной книге. Потом долго со страдальческим видом всматривалась в длань того, кого эта медлительность вгоняла в тревогу, и в конце концов предсказывала события до крайности положительные, пока им на голову осыпалась штукатурка. Заканчивала свои сеансы она всегда одной и той же формулой:

– Вы под защитой.

Клиент платил и сбегал, пока пифия не передумала.

Роза иногда спрашивала мать, нравится ли той насмехаться над людьми.

– Кто тебе сказал, что я насмехаюсь?

– Я наблюдала за тобой, спрятавшись за занавесками. Ты говоришь от фонаря, это же видно.

– Если быть точнее, я открываю рот и слушаю, что из него доносится. Я не знаю той части меня, которая говорит.

– Мама, а твои пророчества сбываются?

– Представления не имею. Нареканий никогда не поступало. А раз я предсказываю только счастливые события и триумфы, то доставляю удовольствие.

– Это не очень честно.

– Ты не права. Сто процентов клиентов уходят от меня счастливыми.

– А мои линии на ладони прочтешь?

– У моей собственной дочери? Мне достаточно твоего лица, чтобы удостовериться, что тебя ждет великая судьба.

Штокроза работала нелегально: если бы ей пришлось платить налоги, она не смогла бы сохранить дворец. В школе в графе «профессия родителей» Роза писала «отец умер, мать вдова». И испытывала неловкость скорее за тавтологию, чем за суть указанного занятия. Преподаватели проникались жалостью к сироте и обычно воздерживались от дальнейших расспросов.

Следует признать, что Штокроза являла собой образцовую вдову, можно сказать, ее архетип: всегда в черном, на лице благородная скорбь, строжайше соблюдаемый обет безбрачия, – казалось, она всегда погружена в свои мысли. В один прекрасный день, когда она выставляла за дверь очередного претендента, Роза услышала, как ее мать говорит:

– Вы не были бы так нахальны, если бы знали, чьим преемником желаете стать!

Дочь сочла этот ответ достойным Анжелики, маркизы ангелов.

– Мама, а я на него похожа? – вмешалась она.

– На кого?

– На того, чьим преемником этот тип желал стать.

– По-прежнему шпионишь за мной!

Она и впрямь шпионила. Для себя она объясняла это чрезмерной таинственностью, которая ее окружала. Очень быстро она научилась находить в этом удовольствие. Загадка возбуждала ее. Рыться на чердаке, извлекать из закоулков кучу странных предметов и столько же секретов – это развивало и ее умение видеть, и ум.

Став взрослой, она не искала других объяснений своей страсти к современному искусству: фрустрация, порождаемая недосказанностью этих произведений, возвращала ее к давнему влечению и неудовлетворенности ее детства.

Поместить дочь к матери для Розы означало как бы передать по наследству расследование: «Это пробудит твой ум, моя маленькая».

Но случилось нечто иное.

Едва попав в мир волшебной сказки, малышка усвоила поведение, которому было суждено стать ее обычной реакцией на протяжении следующих двадцати лет: она будто застыла в изумлении. Вместо того чтобы, как в свое время Роза, задаться вопросом: а что же за всем этим скрывается? – она вообще ни о чем не задумалась. Поразительный мир Штокрозы возымел только один эффект: у Мальвы очень рано развилась удивительная способность полностью погружаться в себя, отключаясь от окружающего.

Бабушка клала малышку в ее крошечный манеж, стоявший посреди огромной гостиной, чье частичное обрушение только подчеркивало великолепие, и уходила заниматься своими делами. Всякий раз, проходя через залу, она замечала, что младенец лежит в той же позе и с тем же выражением лица.

«Какая ты умничка!» – говорила бабуля. Когда она брала девочку на руки, Мальва не сводила с нее восторженных глаз, что смутило бы любого, но Штокрозу приводило в восхищение: «Я всегда мечтала, чтобы на меня так смотрели».

Бабушку и внучку связывала безумная любовь. Старая дама слегка корила себя за то, что любит Мальву куда сильнее, чем собственную дочь, но поделать ничего не могла. «Это ведь не значит, что я не любила Розу», – успокаивала себя она. Точно так же дело обстояло с малышкой Мальвой: конечно, она любила свою мать, которую видела время от времени, но весь пыл ее души с первого взгляда был безраздельно отдан Штокрозе.

Девочка-малышка поздно заговорила, и вообще она запаздывала во всем. Лишь почти в два года она наконец-то произнесла первые слова:

– Я люблю тебя, – сказала она бабушке.

Когда шок прошел, старая дама решила уточнить:

– Кого ты любишь?

– Я люблю тебя, бабуля.

Та, к кому было обращено это признание, взяла ребенка, прижала к себе и не могла отпустить. Эта любовь не походила ни на одну другую, которую ей довелось испытать, превосходила их по силе и по самой своей природе. Штокроза ощущала поток, который изливался из ее груди на ребенка и возвращался обратно еще более насыщенным.

– Это ты научила меня, что можно так любить, – сказала она.

Когда Роза приехала навестить их, Штокроза постаралась, чтобы все выглядело как обычно. Она разучила с Мальвой приветствие, которое та должна была произнести в присутствии матери. По знаку бабушки та пролепетала, запинаясь: