Джанет Глисон - Мейсенский узник

Однако когда речь шла о карьере, моральные соображения Херольда не останавливали. Он обхаживал Кёлера, пряча раздражение за маской фальшивой дружбы, а про себя, вероятно, думал, что рано или поздно возьмет свое. Ему уже удалось проникнуть в святая святых Мейсенского завода. Случай завладеть рецептами Кёлера непременно представится, убеждал себя Херольд, надо лишь запастись терпением.

Тем временем успехи живописца и тот факт, что он теперь работал на территории королевской мануфактуры, распалили и без того ненасытный аппетит Августа к «белому золоту». Великое множество расписных предметов требовалось и для нового фарфорового дворца, и для пышных королевских пиршеств. Мануфактура только-только начала полномасштабный выпуск тарелок и блюд; Август сделал заказ на сервизы, в которых для каждой перемены была бы отдельная посуда своего рисунка и размера. Кроме того, ему все больше хотелось получить имитацию той разновидности фарфора, к которой он питал особую слабость — какиэмона.

Самый изысканный, по мнению многих, и безусловно самый дорогой восточный фарфор того времени, какиэмон производился в Японии с конца семнадцатого века. Свое название он получил от легендарного Сакаиды Какиэмона, блистательного художника, основателя целой династии гончаров, которому молва приписывает создание японской полихромной росписи. Какиэмон изготавливали в Арита — центре японского фарфорового промысла, — где делали и другие знаменитые предметы экспорта, такие, как узорчатый, похожий на парчу фарфор «имари» и изысканный белый с синим рисунком.

Пресыщенный взгляд Августа жадно впитывал богатство восточной фантазии. Похожие на самоцветы яркой чистотой красок, эти изделия тем не менее были расписаны с использованием ограниченной гаммы: синего, бирюзового, рыжего, лилового и черного цветов. Затейливый декор включал асимметричные сцены, где между соснами и сливами разгуливали тигры, а красавицы в кимоно порхали средь бабочек и птиц. Его тонкость подчеркивалась тем, что неплотный рисунок располагался на больших пространствах белого фона.

Август очень гордился своей огромной коллекцией какиэмона, однако ему хотелось, чтобы продукция его собственного завода превзошла изделия восточных искусников. Эту королевскую волю предстояло исполнить Херольду.

И тут преградой на его пути вновь стало нежелание Кёлера делиться рецептами эмалей.

Зима 1723 года близилась к концу. Херольд по-прежнему досадовал на скудость своей палитры, умолял Штёльцеля и Кёлера сделать ему новые, более яркие эмали и, видимо от отчаяния, занялся собственными экспериментами по составлению цветов, исходя из того немногого, что сумел разузнать.

Для него эта работа была в новинку, и поначалу дело двигалось медленно. Покуда Херольд ночи напролет просиживал в лаборатории, пытаясь освоить новое ремесло, судьба сделала ему нежданный подарок.

Кёлер, вымотанный постоянными требованиями раскрыть рецепты своих открытий и тяжелейшими условиями труда, серьезно заболел. Как многие другие работники фабрики, он, вероятно, отравился ядовитыми испарениями химических веществ, используемых при составлении красок. Штёльцель и Херольд поочередно дежурили у постели больного; каждый надеялся первым добраться до тетрадки с рецептами цветных эмалей, запертой в потайном шкафу.

Ни тот, ни другой не смели взять ключ и отпереть тайник — вероятно, из страха, что Кёлер оправится от болезни и донесет на них мейсенскому начальству. Однако арканист доживал последние дни. 30 августа 1723 года один из членов дирекции получил от Херольда записку с известием, что ночью Кёлер скончался. Херольд был с ним до последних мгновений. По словам художника, перед самой смертью Кёлер доверил ему главное свое сокровище — книгу секретных рецептов. Умирающий якобы сам вручил художнику ключ от потайного шкафа и велел достать книгу.

Действительно ли этот разговор имел место, мы никогда не узнаем, однако весьма вероятно, что в ночи, рядом с неостывшим телом упрямого коллеги, Херольд лихорадочно разбирал секретные формулы и переписывал их в собственную записную книжку. Возможно, он даже вырвал страницы с самыми важными рецептами.

Какими бы ни были истинные события той ночи, представитель дирекции не поверил Херольду и пришел в ужас от его алчности, не утихшей даже перед лицом смерти. От имени администрации он изъял у Херольда тетрадь Кёлера и запер ее под замок. Эта тетрадь по сей день хранится в архивах Мейсенской мануфактуры.

Никто не заметил, как из тетради исчезли несколько страниц с наиболее важными формулами. Пропажу обнаружили пятнадцать лет спустя, но к тому времени Херольд уже прочно утвердился на вершине мейсенской иерархии.

С той ночи, когда Херольд вырвал тайну цветных эмалей из рук умирающего Кёлера, его карьера стремительно пошла вверх. В тесной альбрехтсбургской мастерской он мечтал о создании цветов, таких же ярких и разнообразных, как те, что смешивает на своей палитре живописец. Рецепты, добытые столь сомнительным путем, дали исследованиям сильнейший толчок. Очень быстро Херольд зарекомендовал себя прирожденным составителем красок. Задачи, над которыми работники завода безуспешно бились два десятилетия, давались ему без видимого усилия.

Подгоняемый неудержимым честолюбием, Херольд, как одержимый, толок, растворял, осаждал, фильтровал и смешивал компоненты. Он взбалтывал каламин с водой и получал густой вишневый оттенок, растворял золотые дукаты в царской водке и получал розовый перламутровый люстр, как до него Бёттгер; он изобрел железосодержащие пигменты, которые при обжиге давали бурые и, в определенном интервале температур, зеленоватые тона. Каждое изменение оттенка он с дотошностью истинного химика отмечал в своих записях.

Словно по волшебству в тиглях и колбах перед ним возникали цвета, на изобретение которых Штёльцель и Кёлер потратили целую жизнь. И все же радость, с которой он записывал результаты в пухнущую книжку рецептов, не могла затмить других, более важных целей. Новые знания были лишь средством преодолеть зависимость от химиков — создателей эмалей, мощным орудием давления на мейсенскую администрацию, а в идеале и на самого короля.