Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Позавтракав пшенной кашей с топленым молоком и чаем, предварительно выпив кружку крепкого рассола для прочистки мозгов, поблагодарив хозяйку, Артемий оделся, вышел на крыльцо и огляделся.

Утро выдалось солнечное, морозное, ликующее. Над станицей торчком стояли белые дымы; в центре, над церковными маковками и не снятыми крестами базарили вороны и галки. Воздух был свежий, ядреный, чистый, но в нем уже чувствовалась оттепельная волглость, идущая от навозных куч, соломенных крыш и на глазах съедаемого солнцем инея на глянцевых ветвях густого вишенника.

Застегнув крючки полушубка, Артемий зашагал к станичному совету. Там все были в сборе и занимались своими делами. Или делали вид, что занимаются делами.

Атлас сидел в кабинете участкового милиционера, время от времени тер опухшее лицо ладонями и страдал с перепою. К нему жался Фридман, что-то говорил Атласу, вывернув голову и заглядывая в его глаза.

При появлении Дудника все встали. Пожав руки, Артемий спросил участкового, какое им отвели помещение для работы и попросил его проводить в это помещение.

— Да какое помещение? — удивился участковый. — В моем кабинете и работайте.

— Нет, так не пойдет, — спокойным и бесцветным голосом отказался Дудник. — Нам нужны две комнаты: рабочая и приемная. А здесь мы только будем мешать друг другу. Еще нам нужно два человека, лучше — милиционеры, чтобы вызывать нужных людей. И еще… — Дудник внимательно посмотрел на участкового и продолжил тем же бесцветным голосом, не допускающим никакой фамильярности, а лишь исключительно официальные отношения, голосом, напрочь отметающим вчерашнюю попойку: — А еще мы с товарищем Атласом будем жить в Доме для приезжих. А вы, товарищ лейтенант, позаботьтесь, пожалуйста, о трехразовом питании по нормам наркомата обороны для командного состава. Деньги на эти цели вам будут перечислены по существующим правилам.

— Есть, товарищ старший лейтенант, — ответил участковый и растерянно глянул на Фридмана.

Дудник знал, что требование его насчет питания практически невыполнимо, что кормить их с Атласом будут как и везде — на убой, но ему нужно было показать перед тем же Фридманом, что они сюда приехали не прохлаждаться и отдыхать, а делать государственное дело, и обстановка вокруг этого дела тоже должна быть государственной.

С помощью Гуртового рабочие помещения были определены в Доме для приезжих, где все равно никто не жил. Из них убрали койки, в одну комнату поставили два стола и четыре стула, в другую лавки для ожидающих приема. Атлас сел за один стол — вести протоколы, Дудник за другой — допрашивать и расспрашивать. Но больше все-таки расспрашивать: права на арест и допросы у них не было, да и вообще арестовывать пока никого не предполагалось. Пока — это до особого распоряжения из Ростова. Ну, а оттуда могли дать такое распоряжение, лишь получив соответствующую команду из Москвы, где вот-вот должен начать работу Пленум ЦК.

Лишь во второй половине дня в холодных комнатах Дома для приезжих стало теплее от топящихся двух голландок, так что можно было снять полушубки, и чернила уже не мерзли в чернильнице, и пальцы не надо было согревать своим дыханием, прежде чем перевернуть очередную бумажку.

Пообедали тут же, в кабинете, теплыми щами со свининой и пшенной кашей на сале, принесенными пожилой неразговорчивой станичницей. Выпили по кружке крепкого чаю с сахаром и творожниками. Все это, если переводить на армейское довольствие, стоило раза в два-три дороже, но вряд ли кому пришло бы в голову считать разницу, зато придраться нельзя. А что и на них могут накатать жалобу, сомневаться не приходилось: катали уже, и не раз.

Закончив обедать, покурили. После чего Дудник дал двум милиционерам, совсем еще молодым парням, недавно отслужившим срочную в территориальных формированиях, список из трех десятков фамилий, подчеркнув тех, кого надо вызвать сегодня. Все это были люди, писавшие жалобы на местные власти либо в краевое управление НКВД, либо в крайком партии, либо в другие инстанции. Но больше всего было анонимок, на исследование которых Дудник с Атласом потратили почти целый день. Правда, факты, приводимые в анонимках, совпадали, как правило, с фактами жалоб, так что искать анонимщиков не было никакой нужды. Но проверять требовалось всякую мелочь обязательно. На этом особенно настаивал Люшков, напутствуя комиссии на многотрудную деятельность. Страховался.

Одним из первых в списке значился Андрей Капустин, который, если верить его жене, сидел сейчас в холодной.

— А Капустина нету, — тыча пальцем в список, сказал один из милиционеров.

— Как так нету? — удивился Дудник.

— А так что уехал куда-то по делам, — не моргнув глазом, ответил милиционер. — Если прикажете, я спытаю у председателя колхоза. Но, слышно, надолго уехал: вроде как теща у него захворала в станице Обливской. Это в низовьях Чира. Далековато будет, товарищ старший лейтенант.

— Вы берете на себя ответственность, заявляя, что Андрей Капустин действительно уехал из станицы, а не сидит сейчас дома или еще в каком-нибудь месте? — глядя сузившимися глазами в светлые и правдивые глаза парня, ледяным тоном спросил Дудник.

Лицо у парня дрогнуло, глаза забегали из стороны в сторону. Он замялся, переступил с ноги на ногу.

— Да нет, товарищ старший лейтенант! Какая ответственность? Слыхать слыхали, а чтобы доподлинно… Станица-то большая, за всеми не уследишь.

— Вы тоже слыхали? — обратился Дудник ко второму милиционеру.

— Н-не, я н-не слыхал, товарищ старший лейтенант.

— В общем, так, товарищи мои дорогие, — кривя губы в презрительной усмешке, заговорил Дудник. — Если через полчаса бригадир Андрей Капустин не будет здесь, я заведу на вас дело и передам его на рассмотрение чрезвычайной комиссии по чистке личного состава НКВД. Полчаса — и ни минутой больше. Можете идти.

Милиционеры, топоча сапогами, двинулись к двери, но на пороге, переглянувшись, замерли, в растерянности уставились на Дудника.

— Дык, товарищ старший лейтенант… ключи от холодной у товарища участкового…

— Вы приказ слышали? Выполняйте!

— А баба евоная, — говорил пожилой казак в шароварах с лампасами, комкая в землистых ладонях барашковую папаху с красным верхом, — в колхозе не труждается, а трудоднёв ей записуют поболе, чем другим колхозникам. А еще товарищ Гуртовой, когда почали возвертать скот колхозникам в личное пользование, взял себе лучшую корову, а свою бросил. И казаков спаивал, когда выбирали председателя совета, чтоб его, Гуртового, обратно председателем выбрали. И секретарь партийной ячейки у него на кукане: что Гуртовой скажет, за то он и агитирует через своих партийцев. Об всех энтих безобразиях я писал в крайком партии три раза, за что и был исключен из партии как элемент, который приверженный бывшему товарищу Троцкому. А какой я троцкист, прости господи? Один наговор — да и только.