Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

— Подожди, — остановил Люшкова Ежов, болезненно поморщившись. — Во-первых, подрывные элементы требуется усилить выявлением проникновения в наши ряды агентов вражеских разведок. В основном польских и германских. Возможны и другие варианты. Во-вторых, акцент надо делать на террористическую деятельность, направленную на истребление ведущих руководителей партии и правительства. В-третьих, в круг их подрывной и террористической деятельности необходимо включить и армию. Только тогда картина будет полной и всеохватывающей. Понял?

— Так точной, товарищ нарком.

— Вот и жми по этой линии. Но главное — цифры и факты, цифры и факты: кто, где, когда и сколько? Чтобы впечатляло.

Николай Иванович задумался на минутку, потер ладонью высокий лоб, будто что-то вспоминая, затем уточнил:

— Вообще-то, доклад на Пленуме предстоит делать мне, а ты, если понадобится, дополнишь его деталями. Но не исключено, что товарищ Сталин может сразу же предложить тебе отчитаться о проделанной работе. Товарищ Сталин знает о твоем задании: я ему докладывал. Товарищ Сталин любит конкретику.

И еще битых два часа Ежов с Люшковым отрабатывали детали и формулировки той части предстоящего доклада на Пленуме ЦК, которая касалась Северо-Кавказского края, стараясь выдерживать общую линию и не перепутать главные направления со второстепенными. Оба волновались перед завтрашним днем, оба были уверены, что от предстоящего Пленума зависит не только укрепление их служебного положения, но и сама жизнь. Да и вся их деятельность при новой власти доказывала им на каждом шагу, что за свое место под солнцем надо драться, не щадя никого из тех, кто может оттеснить тебя на задний план. Связав свою жизнь со Сталиным, они усвоили себе то простое правило, что только поддержка Сталина и его политики, далеко не всегда им понятной и совпадающей с их представлениями о том, что полезно, а что вредно для создаваемого ими государства, — что только такая линия поведения может упрочить их положение и пошатнуть положение их противников. Хотя оба иногда чувствовали, а иногда знали наверняка, что не все Сталин делает правильно, а вместе с ним и они сами, однако инерция движения в заданном направлении была сильнее их минутных сомнений и опасений, с тем большим рвением они продолжали делать то дело, которого от них ждали и на которое их толкали созданные и постоянно создаваемые непрестанной борьбой обстоятельства.

Уточняя детали завтрашнего доклада и возможные неожиданности, подстерегающие их при обсуждении этого доклада членами ЦК, стараясь предугадать оценку Сталиным их работы, его тайные планы и желания, они говорили на том условном языке, который был наиболее понятен всем, кто будет этот доклад слушать и обсуждать, кто будет принимать решения, ибо и они будут выражать свои тайные мысли и желания на этом же самом условном языке. Оба знали, что говорить ясными и простыми словами, называя черное черным, а белое белым, они не могут, не имеют права, потому что основная масса народа и партии привыкла к условному языку, считает этот язык единственно верным, поскольку именно на этом языке, на котором говорил Ленин, только и можно называть черное черным, а белое белым.

Ежов и Люшков свято верили: террористическо-подрывные организации не могут не существовать, что не раз и не два доказывалось проверенными и перепроверенными фактами, что членами этих организаций может быть кто угодно, потому что в роли кого угодно выступали когда-то и сами революционеры, и теперь, переродившись, поддавшись всяческим обывательским соблазнам, они не могут не повторять своего пройденного пути, не могут не пользоваться своим опытом. И даже если никакой тайной организации нет, она может возникнуть при определенных обстоятельствах. Наконец, сами они, Ежов и Люшков, тоже составляют некую тайную организацию, скрываемую от чужих глаз и ушей, потому что не всем дано знать, как они собираются бороться со своими врагами. И даже товарищу Сталину не обязательно знать все подробности и тонкости их работы.

— Главное для нас с тобой, Генрих, это выявить со всей очевидностью троцкистскую, контрреволюционную, шпионскую, террористическую направленность деятельности всей этой сволочи, — откинувшись на спинку кресла, подвел итог обсуждения предстоящего доклада Ежов. — А там пойдет само собой — только подставляй-знай. — И облегченно рассмеялся дребезжащим смешком. Однако серые глаза его оставались неподвижными, выдавая его незатухающую тревогу и неуверенность.

Но Люшков не был столь проницательным и наблюдательным, чтобы подмечать всякие тонкости, потому-то ничего в глазах своего шефа не заметил и принял его слова за чистую монету. Он тоже облегченно вздохнул и скромненько хихикнул. Его сейчас более всего занимало, успеют ли до окончания работы Пленума ЦК его люди выявить все детали для неминуемо предстоящей чистки партийных и всяких других рядов в подведомственном ему крае. Но даже если и не успеют, он, вернувшись в Ростов, сам развернется там так, что всем чертям станет тошно. Лишь бы дали ему на это полную волю и неограниченную власть.

Уезжая, Люшков отдал приказ начать аресты выявленных врагов советской власти. Пока велел остановиться на количестве двести человек. Сейчас в Ростове Винницкий и Каган сортируют этот народ по разным направлениям контрреволюционной деятельности. На этих хлопцев можно положиться полностью: родную мать не пожалеют, а приказ выполнят. Лишь бы не переборщили. Лишь бы не схлестнулись с людьми секретаря крайкома Евдокимова, сменившего на этом посту Шеболдаева, или заместителя наркома внутренних дел Фриновского, которому будто бы покровительствует сам Сталин.

Люшков рассматривал затеваемую Сталиным компанию, как очередную чистку партии от примазавшихся чуждых ей элементов, от всяких перерожденцев и оппозиционеров. Эта чистка вряд ли будет сильно отличаться от всех предыдущих чисток, хотя партийная пропаганда из кожи лезет вон, чтобы доказать, будто эта чистка наконец-то железной метлой выметет всех, кто стоит на пути государства рабочих и крестьян к светлым вершинам социализма и коммунизма. Но без такой пропаганды обойтись никак нельзя. Тем более что народ привыкает ко всему, что повторяется более-менее регулярно. И к чисткам тоже. В народе даже сложилось мнение, что чистки эти ничего не дают: как воровали, так и будут воровать, как была бестолковщина при царе, она же и при большевиках продолжается с тем же успехом.

Но что там в народе говорят, не самое главное для Люшкова. Для того чтобы в народе говорили нечто противоположное, имеется отдел пропаганды при ЦК партии, газеты, радио и прорва всякого языкастого народа. Для Люшкова главное — самому всегда быть выше всего этого и обязательно впереди, обязательно опережать события, не плестись в хвосте у этих событий, — и тогда всегда будешь на коне. Ягода презрел это правило — и остался с носом. Люшков с носом оставаться не хотел.