Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Не хотел с носом оставаться и Ежов, хотя он-то не только понимал, но и знал, что эта чистка будет похлеще всех предыдущих, что теперь не ограничатся одними исключениями из партии и снятиями с должности, что судьба Зиновьева и Каменева со товарищи проложила смертный путь и для многих других. Именно аппарат КПК, недавно подчинявшийся Ежову, готовил материалы к предстоящей чистке, это здесь, в отличие от НКВД, возглавляемого Ягодой, давно поняли, что обычные чистки стали малоэффективными, что через какое-то время после очередной чистки все возвращается на круги своя, что как партаппарат, так и разные советские и государственные инстанции вполне приспособились к периодическим чисткам и научились выходить сухими из воды, что дело не в оппозиции, не в разных там уклонах, а в той порочной системе управления страной и партией, которая вызрела за годы советской власти.

Догадывался Николай Иванович, что он понадобился Сталину для страшной кровавой работы, в которой и сам может сгореть без остатка, ибо такая работа не может продолжаться вечно, а для другой работы находят других исполнителей. Но выбора у Ежова не было, а надежда, что Сталин оценит его преданность и рвение, введет его в круг лиц, без которых нельзя обойтись, — такая надежда жила и даже крепла.

Когда Генрих Григорьевич Ягода вошел в зал Большого Кремлевского дворца, где вот-вот должен открыться Пленум ЦК, здесь уже присутствовало большинство цекистов и приглашенных. Там и сям, сбившись в кучки, люди о чем-то оживленно беседовали или просто слушали кого-то, кто, по существующей партийной иерархии, занимал ведущее среди них положение и, следовательно, в большей степени был посвящен в тайны кремлевской политики. С самого сентября, когда Ягоду сняли с поста наркома НКВД и назначили на должность наркома связи, он не был в Кремле, почти не встречался с руководством партии и страны. Нынешняя должность его была чем-то вроде политической ссылки. Но Генрих Григорьевич еще надеялся, что ссылка эта ненадолго, что его опыт и знания будут востребованы. Пусть не в наркомате НКВД, где Ежов уже наводит свои порядки, решительно освобождаясь от бывших сослуживцев своего предшественника и насаждая везде своих людей. Но и не в наркомате связи, где можно зачахнуть от тоски, перебирая бесполезные бумажки, как чахнет цветок, выросший на клумбе под открытым небом, пересаженный в горшок и поставленный на подоконник за двойные стекла.

Снятый с должности, Ягода, между тем, не был исключен из состава ЦК, не был лишен звания Генерального комиссара госбезопасности. Однако на Пленум он явился в скромном цивильном костюме, не желая ни выделяться среди других, ни привлекать к себе внимания.

Увы, он все-таки привлек к себе внимание, но выразилось оно в том, что его вообще старались не замечать.

Генрих Григорьевич шел на то место, где обычно сидел нарком связи, и у него было ощущение, что он движется по какому-то зеркальному стеклянному тоннелю: он видит всех, а его не видит никто. Даже когда он уселся в свое кресло и повернулся к соседу, наркому водного транспорта, тот резко отвернулся от него и стал что-то оживленно говорить соседу справа, будто слева от него никого нет и не будет.

Генрих Григорьевич передернул плечами, сложил на столе руки, сцепил пальцы и уставился на них, не поднимая головы, но исподлобья он видел все, что происходило в зале, видел своих давних недругов: секретаря Северо-Кавказского крайкома партии Евдокимова и наркома внутренних дел Украины Балицкого, когда-то претендовавших на пост наркома внутренних дел СССР. Он отодвинул их обоих, а они — вот они, оживленные, веселые, уверенные в себе. И уж точно — не преминут воспользоваться его униженным положением.

Эх, надо было тихо и незаметно отправить их на тот свет, чтобы никто не подкопался. А теперь… близок локоть, да не укусишь.

Собственно говоря, у Генриха Григорьевича в этом зале и не могло быть друзей, а одни лишь недруги: какие могут быть друзья у наркома внутренних дел? А уж у бывшего — тем более. Но именно для подкопа под Евдокимова, заменившего Шеболдаева, всего лишь четыре месяца назад он посылал на юг Люшкова. И слухи о том, что Люшков, утвердившись в Ростове на Дону, продолжает копать в том же направлении, доходили даже до наркома связи. Следовательно, ничего не изменилось со сменой наркомов внутренних дел. И это было непонятно и почему-то страшило.

Ба! А вот и сам Люшков. Эка он как вытянулся и прогнулся в спине, будто ему предстоит принимать парад войск на Красной площади. Видать, крепко спелся с Ежовым. А может быть, и с тем же Евдокимовым. А вот Шеболдаев подавлен и насторожен. Похоже, что и он сейчас находится как бы под стеклянным колпаком, да только одни не видят этот колпак, другие видят, но не понимают, что этот колпак означает…

Разом задвигались стулья, по залу прошел плотный шорох встающих на ноги людей, с остервенением забили ладони: в зал вошли члены Политбюро, и впереди всех — Сталин.

Генрих Ягода поднялся вместе со всеми, вместе со всеми яростно отбивал свои ладони. На миг он позабыл, кто он и что он, был лишь один Сталин, от воли которого зависели все и вся, и была некая магическая сила, исходящая от его низкорослой, но плотной и уверенной фигуры, сила, заставляющая напряженно вглядываться в эту фигуру и терять способность к рассуждению и к холодной оценке происходящего. Может, Сталин действительно обладает некой магнетической силой, о которой с такой убежденностью говорят тибетские свитки, добытые в далеком горном краю специальной экспедицией НКВД, побывавшей там несколько лет тому назад по его, Ягоды, распоряжению. Эх, надо было более тщательно изучить эти свитки, может быть, тогда он смог бы понимать и предупреждать каждый последующий ход Хозяина. А он остыл к этим свиткам, едва лишь они легли ему на стол, бегло пробежал глазами перевод, да и то с пятого на десятое, ничего не понял и велел сдать свитки в архив.

С докладом выступал Ежов. Хотя имя бывшего наркома внутренних дел СССР не было произнесено, однако Генрих Григорьевич ясно видел, что стрелы доклада направлены и в него.

Ежов много места уделил кадровой политике на юге, где усилиями комиссара третьего ранга Люшкова раскрыта разветвленная сеть троцкистов, террористов и подрывных элементов, агентов германской и польской разведок, и что самое страшное — многие из этих подрывных элементов проникли в органы НКВД и госбезопасности, а это уже следствие преступной халатности и близорукости как бывшего руководства НКВД, так и краевой партийной организации.

— Более двухсот человек! — воскликнул Ежов, потрясая пачкой машинописных листов и оглядывая зал горящими от возмущения глазами. И еще раз повторил, как бы пытаясь вбить в головы присутствующих эту огромную цифру и заставить их ужаснуться: — Более двухсот человек уже арестованы специальными следственными группами в Ростове-на-Дону, в Таганроге, Новочеркасске, других городах и станицах края! Вдумайтесь в эту цифру, товарищи! Под носом у партийной организации, у органов безопасности действовали десятки проникших в них врагов народа, а наши честные — в кавычках! — благодушные и доверчивые коммунисты и чекисты точно ослепли все разом, ничего не видят, ничего не слышат, ничего не знают. Можем ли мы поверить в подобную куриную слепоту? Нет, не можем. Здесь явный сговор, явное предательство дела коммунизма, дела Ленина-Сталина. Выводы делайте сами.