Вадим Саралидзе - Легенда о Коловрате

Гурт из всадников, лошадей и обозов растянулся в длинную широкую цепь. Посольство везло Батыю подарки – самое дорогое и лучшее, что нашлось в княжеских сокровищницах и конюшнях. Оставалось надеяться, что Афанасий Прокшич Нездила прав, и мунгалы падки на богатства. Ну а кони… Таких сказочных красавцев не постыдился бы иметь в своем табуне и сам великий хан Чагониз.

Федор ехал во главе посольства молчаливый и хмурый. Богатый наряд, который заставил его надеть Нездила, словно цепями, сковывал движения. Поначалу княжич наотрез отказывался одеваться в меха и парчу, но толмач прицепился, как пиявка, и все уговаривал, мол, перед ханом надо предстать в роскоши, дабы не усомнился он, что говорит с рязанским правителем. Для мунгалов злато-каменья – признак власти, богатства и положения. Они даже с самим царьградским басилевсом говорить не станут, ежели тот не при параде будет. Дикари, что с них возьмешь? В конце концов, княжич сдался и теперь казался себе заморской павлин-птицей, которую, как и другой скарб, везут в подарок Бату-хану.

Впрочем, такие мысли только добавляли горечи мрачному настроению Федора. Он был молод и горяч, но умел мыслить широко и хорошо понимал, какую ответственность возложил на него отец. Родному городу нужно время, чтобы собраться с силами и дать отпор несметным татарским полчищам. А значит, молодой задор и горячность должны уступить место выдержке, мудрости и холодному расчету.

Несколько лет назад князь Юрий поставил сына править в Красном городке – приграничном форпосте, где сходились земли Рязанского, Черниговского и Владимирского княжеств и через который пролегал оживленный торговый путь по Остеру от верховий Дона до Волги и Москвы-реки. Сохранять мир и покой в таком месте было непросто, но Федор справлялся. И научился главному – думать интересами не своими, а государственными.

Нынче задача у него была, наверное, самая сложная за всю жизнь, и княжич был настроен во что бы то ни стало с ней справиться. Шумно втянув воздух, Федор резко выдохнул, морщинки на широком лбу расправились, а взгляд посветлел и устремился вперед – туда, где маячили первые палатки татарского лагеря. Вверх поднималось несметное число столбов дыма от костров, и мелкие, едва различимые с такого расстояния, фигурки сновали туда-сюда как муравьи.

– Тьма-тьмущая, – хрипло выдохнул Апоница и зашелся в надсадном старческом кашле.

– Оставался бы ты дома, дед. Куда тебя понесло в ноябрьские морозы? На костях уж и мяса нет, чтоб согреть.

Федор про себя посетовал, что не оставил дряхлого дядьку дома. Он так привык видеть Апоницу рядом, что даже не подумал взять с собой кого-то другого. А стоило бы.

– Может, прибавим шагу, княжич? – послышался сбоку вкрадчивый голос.

Нездила.

Князь Юрий доверял этому лощеному щеголю. «С личиком, будто белый снег, очами ясна сокола и бровями черна соболя» – точно Чурила Пленкович.

Ну, как же, столько языков знает, обычаи-традиции других народов, да и вообще весьма премудр, учтив и смекалист. Но Федор черниговского боярина недолюбливал – видел, как тот горящим взором на Евпраксию смотрит. Такой взгляд не солжет.

Княжич готов был руку на отсечение дать, что и в Рязань Афанасий Прокшич поехал за его, Федора, красавицей-женой, а не в услужение к Юрию. Будь его воля, он бы взял с собой другого толмача, но в преддверии войны, которая уже вставала дымом костров за рекой, спорить с отцовским приказом не пристало. Однако и выказывать Нездиле свое расположение Федор был не обязан.

– Негоже посольству от рязанского князя нестись сломя голову на поклон к хану, – бросил он через плечо. – Сам говорил – степняки только силу уважают. А на бегу ее и растерять недолго.

Сзади раздались басовитые смешки бояр, которых Юрий Ингваревич отправил вместе с сыном, и в конец посольского обоза понеслись шепотки и нестройный гогот. Дружинники тоже оценили отповедь княжича.

Нездила опустил глаза, пряча под густыми, почти девичьими ресницами, гневные искры, и смиренно произнес:

– Ты прав, Федор Юрьевич.

Лицо Афанасия Прокшича осталось спокойным, и княжич подивился выдержке этого человека. У черниговского боярина были красивое, не лишенное мужественности, лицо, статная фигура и достойная манера держаться. И если б он не заглядывался на Евпраксию, возможно, Федор видел бы в нем больше достоинств, а так…

Княжич покосился в сторону толмача, но оглядываться не стал – пускай себе кипит.

Авангард рязанского посольства пересек границу лагеря татарских язычников и словно попал в другой мир, где все было чуждым, странным и враждебным. Пахло пригоревшим мясом, шкурами, кислым молоком и конским потом. Мунгалы, мимо которых проезжало посольство, не стесняясь, тыкали в «урусов» пальцами, что-то выкрикивали и хохотали. Костры и палатки тянулись до горизонта сплошным ковром, только в центре виднелось несколько построек больше и выше остальных.

– Ханские палаты, – послышалось откуда-то сзади, и Федор непроизвольно кивнул. Голос принадлежал, кажется, тому силачу из дружины Евпатия, которого все звали Каркуном. Смешное прозвище. И голос подходящий.

Княжич приосанился – должно выглядеть достойно в глазах псов-сыроядцев – и направил коня в сторону самого большого шатра.

Когда княжич с боярами подъехал к огромной палатке предводителя Орды, охранники хана, приветствуя высокого гостя, выстроились в живой коридор.

– Добрый знак, – негромко сказал Афанасий Прокшич, и Федор кивнул. Может, еще есть надежда, что Батый удовольствуется богатыми дарами. Главное, правильно разговор повести. И с Божьей помощью они спасут Рязань от языческих полчищ.

Княжич спрыгнул с коня, отдал поводья одному из дружинников и окинул острым взглядом свой небольшой отряд. Лица русичей были спокойными и суровыми, как перед битвой.

– Ну, с Богом!

Изнутри палатка Батыя казалась еще больше, чем снаружи. Неяркий свет, исходивший от курильниц и жаровен, подрагивал и колебался. Все пространство шатра было застелено коврами и шкурами, на полу валялись шелковые подушки. Части помещения разделяли шторы из газовой ткани, которые шевелились в потоках горячего воздуха, словно живые. Из-за неверного света создавалось впечатление, что границ у помещения нет – там огромные черные провалы, которые простираются во все стороны на многие версты.

Было жарко, душно и сильно пахло благовониями. Одетые в шубы и тулупы русичи сразу покрылись потом, но никто старался виду не выказывать, не тешить узкоглазых нехристей.

Посреди шатра стоял большой низкий стол, уставленный яствами. Возле него на подушках сидели мунгалы. Их было много, но княжич сразу понял, кто из них Бату-хан.