Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

За Адлером, то есть сразу же за шоссе, в сторону гор тянутся черносливовые сады кооператоров, за садами — сплошные стены кукурузы и проса, а внутри, среди этих шуршащих и раскачивающихся на ветру стен, — фасоль, подсолнечник, помидоры, огурцы, баклажаны, перец… В огородах полно перепелов, местное мужское население, едва научившись бегать, делит свое время между рыбалкой и перепелиной охотой, а разучившееся бегать пьет виноградное вино, курит табак собственной выделки и рассуждает о политике.

Адлерская долина треугольником вдается в предгорье, густо заросшее лесом. В вершине треугольника расположено село Молдовка, далее, вдоль Мзымты, тянутся греческие села, возникшие в прошлом веке после неудачного восстания греков против турецкого владычества; выше, за Казачьим бродом, где Мзымта, прорыв проход в скалах, вырывается на равнину, — разбросаны армянские селения, поля кукурузы и табака. Щебенчатая дорога петляет вдоль Мзымты и, прижимаясь к нависающим над нею скалам, уходит в горное селение Красная поляна. Говорят, на горных полянах вокруг этого села, красных от цветущего по весне мака, были разбиты остатки войск Шамиля, к тому времени уже сдавшегося русским войскам под командованием генерала Паскевича и увезенного в Москву, чтобы предстать перед императором Великия, Малыя и Белыя Руси.

Зарницына выбрала поселок Адлер потому, что сюда не так просто добраться: железная дорога кончается в Сочи, от Сочи в колымаге, запряженной худой лошаденкой, по тряской дороге, то карабкающейся, петляя, вверх, то круто падающей в ущелье, под заунывное пение заросшего черным волосом грека или армянина, и то, если дорогу не завалило обвалом.

Была у Ирэны Яковлевны поначалу мысль поселиться даже и не в Адлере, а в Красной Поляне — это уж совсем глушь невозможная, там бы ее уж точно никто не нашел. Но удержали слухи об опасностях дороги в это горное селение, страх за ребенка, который рос в ее утробе, все чаще и настойчивее напоминая о себе. Родов Ирэна Яковлевна не боялась, была уверена, что родит в любых условиях, и даже без посторонней помощи. Откуда в ней эта уверенность, она не знала, да и не задумывалась над нею. Зато опасения за себя и Алексея Петровича жили в ней постоянно, они-то и выгнали ее из Москвы, загнали в эту глушь, но и здесь ей продолжали мерещиться всякие опасности, не имеющие ни названия, ни определенного лица.

О том, что Зарницына едет на Кавказ и поселится в Адлере, или где-то поблизости, в Москве известно лишь одному человеку — бывшему непосредственному начальнику Ирэны Яковлевны, добрейшему Ивану Даниловичу Головиченко, которому она рассказала все: и о своей любви к Алексею Задонову, и о том, что у нее будет от него ребенок, и о том, что на нее имеет какие-то виды артист театра оперетты Руфимович, и о встрече с ним в Лондоне перед самой революцией, и о страхе своего покойного мужа Исая перед какой-то тайной всемирной еврейской организацией, и о том, наконец, что Руфимович, судя по всему, до сих пор принадлежит к этой организации, вербует в нее людей и выполняет еще какие-то задания.

Ирэна Яковлевна никогда бы не решилась на такую откровенность даже и перед добрейшим, но туповатым Иваном Даниловичем, если бы она не задумала надолго уехать из Москвы, — быть может, навсегда, — если бы не предстоящие роды, если бы не анонимка, которая ведь никуда не делась и ждет своего часа в папке «отложенных дел», если бы не новые люди, появившиеся в последние год-два в наркомате юстиции, люди, которые стали решительно и нагло вытеснять со своих мест старые партийные кадры, если бы не сознание того, что Алексею Петровичу Задонову совсем не обязательно знать о будущем ребенке и своем отцовстве, если бы не хождения по инстанциям, связанные с оформлением длительного отпуска, снятия с партийного учета и временной постановки на новом месте. Самостоятельно, без помощи Ивана Даниловича, Ирэна Яковлевна не смогла бы разрешить все эти почти неразрешимые в ее положении проблемы.

Иван Данилович, хотя и поохал и покряхтел по своей хохлацкой привычке, надежды Ирэны Яковлевны оправдал полностью, избавив ее от ненужных и даже опасных объяснений в партийном комитете и в отделе кадров наркомата юстиции. Наконец, он был единственным человеком, к которому Ирэна Яковлевна могла обратиться за помощью в случае денежных и любых других затруднений. Да и не могла она уехать из Москвы, обидев недоверием человека, который долгие годы заменял ей отца и которому она слишком многим обязана. И не смогла бы без его помощи.

Уезжала Ирэна Яковлевна в начале марта. Провожали ее двое: сам Иван Данилович и его сын Антон, год назад как закончивший химико-технологический факультет Московского университета.

Поезд уходил ночью, шел снег, мела поземка, весною даже не пахло. Уже прозвенел второй звонок, а Ирэна Яковлевна, простившись с мужчинами и устроившись у окна пустого купе, возле которого на перроне из деликатности торчали оба Головиченко, притопывая замерзшими ногами, все чего-то ждала, и лишь когда поезд тронулся, поняла, что ждала Алексея Петровича, в тайне надеясь, что он придет ее проводить. Или хотя бы взглянуть на нее издалека. А она на него.

Днем, за несколько часов до отъезда, Ирэна Яковлевна, не выдержав, позвонила Задонову в редакцию. Он был на месте, но торопился на планерку. Она только и успела сказать ему, что уезжает в длительную командировку. Алексей Петрович спросил, куда именно, и, когда она сделала вид, что не расслышала его вопрос, пару раз переспросил, но почти, как ей показалось, равнодушно, и она, задохнувшись от охватившего ее горя, повесила трубку.

Ирэна Яковлевна ждала, что Задонов перезвонит ей домой, — у них в коммуналке с некоторых пор стоял телефон, и Алексей Петрович несколько раз пользовался этим обстоятельством, — но он так и не позвонил: то ли некогда было, то ли он полагал, что она уезжает не сегодня. Впрочем, оно может быть, и к лучшему, что не позвонил: ничего бы ей этот звонок не дал, а отнял бы многое.

Головиченки некоторое время шли рядом с окном, маша руками и что-то крича, Ирэна Яковлевна тоже махала им рукой, почти прижавшись лицом к стеклу, и все высматривала на полупустынном, мерцающем и уплывающем назад перроне знакомую фигуру, не замечая, как по щекам ее текут слезы…

Нет, не высмотрела. Зато вспомнила, что Алексей Петрович рассказывал ей, как, уезжая из Березников, ждал, что она придет проводить, и не дождался. Стало быть, это ей в наказание за тогдашнее. Но не от него, потому что на месть Алексей Петрович не способен, а свыше. Если там, наверху, кто-то есть, о ком она, завзятая атеистка, стала вспоминать подозрительно часто.

И вот все разрешилось как нельзя лучше. И даже, если разобраться, без особых усилий с ее стороны. Все когда-нибудь и должно было разрешиться таким образом, потому что союз ее с Задоновым был случайным, непрочным и не сулящим ей ничего, кроме мучений и разочарований. Теперь у нее будет ребенок, то есть важная и даже важнейшая цель ее жизни, и просто удивительно, как этого простого понимания она была лишена до сих пор, вернее, как долго оно в ней вызревало.