Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

Ничего особенного в газетах не было, разве что "Гудок" прекратил печатать так нравившиеся Сталину репортажи и очерки Алексея Задонова, дав последний с берегов Тихого океана, — и оттого общий цвет мозаики получился бледно-розовым.

Просматривая газеты, Сталин вместе с тем, помимо своей воли, частью своего существа уже находился за границей двадцати двух часов тридцати минут и видел, как в сетке газетных строк из розовой мозаики вылепливается прелестное лицо женщины, слегка испуганное, но не настолько, чтобы отбить всякую охоту иметь с нею дело. Более того, испуг женщины придавал ее лицу особое очарование, а у самого Сталина вызывал желание преодолеть этот испуг, добиться от женщины сочувствия к себе и сострадания, — и как к вождю, и просто как к одинокому мужчине, вынужденному таким вот хамским способом скрашивать свое одиночество. Женщина обладала не только красотой, но и умом, и юмором, и это особенно нравилось Сталину.

Надеясь, что и сегодня все повторится, Сталин увидел эту женщину рядом так живо, что тут же ощутил неровные толчки сердца; теплая волна, возникнув в груди, захлестнула его с ног до головы, отнимая способность желать что-то иное — более важное и нужное, чем лицо и тело женщины.

Не в силах бороться с этим желанием, Сталин медленно выбрался из-за стола и принялся выхаживать по толстому ковру от стола к двери и обратно. Иногда останавливался, замирал и смотрел, сощурившись, в одну точку. Челюсти крепко сжаты, поперек лба глубокая морщина, тонкие крылья носа слегка подрагивают…

Так продолжалось несколько долгих минут. Наконец сердце стало биться ровнее, ослабли мышцы живота, выровнялось дыхание. Усилием воли поборов в себе проснувшуюся похоть, Сталин вернулся за стол, раскурил трубку и, точно и не было никаких других желаний, принялся сосредоточенно просматривать документы, делать на них пометки то синим, то красным карандашом.

В десять Сталин принял душ. Стоя под острыми струями воды, растирая свое уже далеко не молодое тело махровым полотенцем, он не думал о женщине и предстоящей с нею встрече, хотя все, что он сейчас делал, было подготовкой к этой встрече, а думал о недельной политической сводке, составленной лично председателем КПК Ежовым, доставленной специальным курьером в опечатанном конверте, прочитанной Сталиным несколько минут назад.

Сводка, как обычно, исполнена в единственном экземпляре, в ней несколько разделов: настроения рабочего класса, крестьянства, интеллигенции, армейского командования, начиная с самых верхов, аппарата НКВД и, отдельно — и тоже по разделам — настроения внутри партии.

Если сравнивать эту сводку с предыдущими, то никаких существенных изменений не обнаруживалось: те, кто ворчал на советскую власть вчера, продолжают ворчать и сегодня; те, кто стоял за нее горой, тоже позиций своих сдавать не собираются. Но было одно тревожащее Сталина обстоятельство: все расширяющаяся волна разоблачений заговоров в среде технической — в основном русской — интеллигенции, что эта волна стала захватывать не только старых спецов, но и молодых. Трудно было поверить, чтобы эти заговоры именно сегодня приобрели такой размах. Скорее всего, "старая гвардия" начинает новый виток борьбы за место под солнцем, а в той кампании, которая начата партией под лозунгом критики и самокритики, наметился явный перекос в обратную сторону: критикуемые начали "критику" критикующих, привлекая к этой критике свои связи в органах, партийных комитетах и средствах массовой пропаганды. Вмешиваться пока не стоит: пусть молодые кадры закаляются в борьбе со старыми, пусть антагонизм между ними достигнет наивысшей точки, и только тогда настанет черед товарища Сталина.

С другой стороны…

Сталин задумался, и рука его замерла, так и не застегнув пуговицу на рубашке.

С другой стороны, нельзя позволять этому процессу выйти из-под контроля, надо одергивать то одних, то других, имея в виду, что в результате любого противоборства должны выявляться рациональные зерна, обязанные дать здоровые всходы, которые необходимо учитывать, оберегать от вытаптывания, выращивать и использовать с наибольшей пользой для дела. Борьба идей, борьба методов и старого с новым всегда рождали нечто отличное от прошлого, более жизнестойкое и прогрессивное.

Сталин наконец застегнул последнюю пуговицу на рубашке, надел френч, еще раз расчесал влажные волосы и с минуту смотрел на себя в зеркало: не молод, конечно, и не красавец, но женщинам — умным женщинам — должен нравиться. И не столько лицом и фигурой, сколько тем, что стоит за лицом и фигурой.

Перед дверью в столовую Сталина ожидал Паукер. Увидев хозяина, сделал два шага навстречу, расцвел восхищенной улыбкой, развел короткими руками: мол, мужчина хоть куда, хоть под венец. Явная лесть, но приятно.

Сталин знал, что Карл увлекается не только женщинами, но и мужчинами, и, может быть, в эти секунды оценивает товарища Сталина именно с этой точки зрения. Как это они говорят о себе: бисексуален? Черт с ним, пусть увлекается! Пока это не вредит делу. А там будет видно… Кстати, надо бы повысить звания тем чекистам, которые сегодня руководят аппаратом НКВД. В том числе и Паукеру: недоучки страсть любят всякие звания и почести. Интересно наблюдать, как они надуваются от сознания собственной исключительности. Пусть надуваются: надутых легче надуть.

Сталин улыбнулся в усы пришедшему на ум каламбуру, но прикрыл улыбку ладонью: вовсе не обязательно брадобрею видеть какие-то внешние проявления работы мысли своего хозяина.

"Да, надо повысить им звания", — как уже о решенном подумал еще раз Сталин, останавливаясь возле двери в столовую и чувствуя во всем теле полузабытое волнение: с таким же, или почти с таким же волнением он стоял когда-то перед дверью юной Наденьки Аллилуевой… Ему тридцать семь, ей восемнадцать. Вся жизнь впереди. Но даже в мыслях у него не было, что через каких-то десяток лет он сможет подняться на такую высоту, на какую поднялся сегодня, что Надежда не выдержит свалившейся на нее ответственности и наложит на себя руки.

Однако воспоминание о рано ушедшей из жизни жене не вызвали в Сталине никаких чувств: прошлое отболело и умерло. И он, помедлив лишь несколько секунд, додумал мысль о предстоящих повышениях званий чекистам до конца, сотворив новый афоризм: "Чем выше звание, тем больше иллюзия власти". Покосился на Паукера, замершего в ожидании. «Интересно, как Паукер воспримет переход к русской державности? Станет корчить из себя русского патриота, как корчит сейчас коммуниста?»

— Она уже ждет, — тихо произнес Паукер с видом заговорщика. На этот раз без кривляния: знал, когда можно кривляться, а когда нельзя. И добавил: — Ванну уже иметь, белье новый одеть. — Взялся за ручку двери и потянул ее на себя.