Станислав Федотов - Благовест с Амура

Объясняться не пришлось, но и количество встреч не увеличилось: у генерал-губернатора просто не было времени, а Катрин, бывая у декабристов, не докучала ему новостями, вынесенными из этого общения. Поэтому шитье флагов стало для него главной новостью.

— Представь себе — да, — улыбнулась наивности его вопроса Катрин. — Только Сергей Григорьевич отказался: он занят посевами рассады в оранжерее. Но мужчины у нас не шьют — у них работа творческая, они придумывают флаги.

— Что значит «придумывают»? Флаги расцвечивания, насколько я знаю, существуют давным-давно. Я сам их как-то видел в Петербурге на кораблях.

— Конечно, существуют, но кто знает и помнит, как они выглядят? Моряков в Иркутске нет, вот и приходится придумывать. Да и какая разница?! Лишь бы красиво было.

Муравьев подумал и согласился: действительно, какая разница!

— А где вы ткани берете?

— Покупаем у купцов. Я покупаю. Ты извини за непредвиденные расходы, но мне очень хочется, чтобы все выглядело ярко и красиво.

— Да нет, не извиняйся — придумка очень хорошая. Я прикажу — на это дело выделят денег из казны, а у меня просьба, Катюша: сделайте на мой баркас штандарт генерал-губернатора с гербом рода Муравьевых. У меня есть рисунок где-то в бумагах. Золотой щит, разделенный на четыре части: в первой и третьей — корона, пронзенная саблей и стрелой, а во второй и четвертой — черный орел, держащий в клюве венок. Помнишь?

— Еще бы не помнить! Про этот герб писал донос бывший губернатор Пятницкий, — усмехнулась Екатерина Николаевна. — Сделаем тебе штандарт!

К Волконским пришли Трубецкие с дочерьми, Елена Сергеевна Молчанова с маленьким сыном, жившая теперь отдельно от родителей, и Александр Поджио с молодой женой Ларисой Андреевной, классной дамой Девичьего института. Муж Елены, Дмитрий Васильевич, обвиненный Занадворовым во взятке, в связи с этим находился под домашним арестом, а следствие все тянулось и тянулось, и суда, который мог снять с него позорное обвинение, все не было. От волнений, от позорного клейма взяточника Молчанов болел, его мучили приступы психического расстройства; Елене Сергеевне ничего не оставалось, как ухаживать за ним, и она была рада вырваться из душного дома хотя бы на время — побыть с родными и развлечься забавным занятием, придуманным матушкой и генеральшей Муравьевой.

Екатерина Николаевна передала всем просьбу мужа и добавила от себя:

— За штандарт возьмусь, конечно, я, но мне нужна помощница — одной будет трудно. И делать будем у меня дома.

— Против нас не возражаете? — спросила Елена Сергеевна, обнимая прильнувшего к ней ребенка. — Мы с сынулей готовы вам помогать.

— Что вы, Елена Сергеевна! Я буду только рада — и вам, и вашему сыну. У нас еще там Васятка Вагранов без отца и матери — вместе будут играть.

— А что, убийство Элизы так и останется нераскрытым? — спросила у Муравьевой Мария Николаевна. — Какое ужасное преступление! Бедная девочка!

Действительно, полиция так никого и не нашла. Подозреваемый Устюжанин исчез. Девушка, которую полицейские даже не разглядели — оба запомнили только большую грудь, едва не вываливавшуюся из выреза кофты (и удивительно, что заметили, ведь она сидела к ним спиной!), — как сквозь землю провалилась. Вернувшийся из-за границы генерал-губернатор устроил полицмейстеру беспощадный разнос, грозился уволить в отставку без прошения, а следовательно, без пенсии, однако это, конечно же, ничем не помогло. В первый же по возвращении день Муравьевы вместе с Ваграновым и Васяткой побывали на могиле Элизы, возложили цветы и венок, а вечером справили поминки. Иван Васильевич, заметила Екатерина Николаевна, сидел как деревянный, но она и сама не могла преодолеть холод, сжимающий ее сердце при одном воспоминании об Элизе. Это бросилось в глаза даже Николаю Николаевичу, который последнее время редко замечал такие тонкости, но в этот вечер был по-особенному чувствителен: выпил рюмку водки и сидел грустный и печальный.

Все молчали. Иван, выпивший больше, чем позволял себе в обычные дни, вдруг склонился над столом, прикрыв лицо рукой, сквозь пальцы просочились крупные капли и протекли по тыльной стороне ладони, оставляя мокрые дорожки.

Его не утешали. Но Екатерина Николаевна внезапно с удивлением обнаружила, что повлажнели и ее глаза, готовые пролиться слезами. Нет, она не простила предательства бывшей подруги, но ей стало искренне жаль ее. Ведь, по сути, Элиза была глубоко несчастной женщиной, доброй от природы, но вынужденной творить зло, причем людям, которые с открытой душой радовались ее радостями и печалились ее печалями. Одаренная по Божьей милости талантом musicienne, она не могла не страдать от своего незавидного положения.

Екатерина Николаевна подумала об этом и сейчас, после вопроса Марии Николаевны, который молчаливо поддержали все собравшиеся взрослые люди. Вопроса, на который у нее не было ответа.

— Все в руках Бога, — сказала она. — Он, конечно, знает, кто и почему убил Элизу, но, видимо, не считает нужным подсказать нам, как раскрыть истину. Наверное, хочет сам наказать виновных.

— Ой, знаете, дорогая, — вздохнула Волконская, — у нас, у русских, говорят: «На Бога надейся…»

— Знаю, — грустно улыбнулась Екатерина Николаевна. — «…а сам не плошай». Я уже много знаю русских пословиц. Наверное, даже больше, чем французских. Но смерть Элизы… — она задумалась, подыскивая слова, — она столь странная и неожиданная, что, мне кажется, тут не обошлось без Божьего провидения. Поэтому я и говорю: все в руках Бога.

С отправкой своего представителя в Пекин у Муравьева не получилось. Маймачинский гусайда пограничной стражи Ли Чучун наотрез отказался пропустить Заборинского через границу без указания ургинского амбаня Бейсэ. На него не действовали никакие увещевания дипломатического секретаря Свербеева — ни объяснения важности пакета из Петербурга для китайского Трибунала, ни присутствие при разговоре русского генерал-губернатора, наместника самого царя в Восточной Сибири, ни угрозы наказания от императора Поднебесной за то, что маленький гусайда поссорит две великие империи…

— Зачем тянуть ростки, помогая им расти? — твердил Ли Чучун. — Всему есть время. Отправляйте пакет дипломатической почтой и получите ответ, если на то будет воля нашего пресветлого императора.

Эта морока длилась так долго, что Муравьев, до того сидевший молча, вспылил и встал.

Гусайда помедлил, давая прочувствовать значимость китайского офицера, затем тоже поднялся.

— Переведите этому… — генерал запнулся; хотелось крепко, по-армейски, обругать гусайду, но он сдержался: в конце концов, тот ничем не хуже наших бюрократов, — этому ревнителю порядка, что я восхищен его дисциплинированностью, но заявляю: если до середины мая ответа из Пекина не будет, я отдам приказ об отплытии.