Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

Сколько раз Василий порывался спросить об этом у самой Натальи Александровны, да так и не смог: что-то все удерживало, не позволяло касаться этой темы, да и сама Наталья Александровна тщательно избегала своего недавнего прошлого, как, впрочем, избегал своего и сам Василий. Тут они были на равных, но не совсем: в прошлом Натальи Александровны было нечто позорное для женщины, таким раньше мазали ворота дегтем, и все-таки не хотелось верить, что его некогда любимая учительница, а нынче любимая женщина и женщина морально разложившаяся — одно и то же.

Что касается исключения из партии, так исключить могли ни за что, не разобравшись, по чьему-нибудь наговору, но все же дыма без огня не бывает, — и это вытекало из его опыта.

Только раз как-то Наталья Александровна оговорилась, что любила одного человека, а он оказался скотиной, но что это был за человек и чем он досадил ей, так и осталось ее тайной.

И Василий сбежал, оставив на столе короткую записку, но уже в поезде пожалел о своем шаге. Он представил, как Наталья Александровна вернется домой, что подумает о нем, сбежавшем, даже не простившись. Было ясно, что впереди его не ждет ничего хорошего, а лишь новая и новая ложь, и страх, и неуверенность…

Теперь, когда он удалялся от Натальи Александровны с каждым стуком колес, тоска по ее телу все сильнее овладевала им, он уже ни в чем ее не винил, в душе осталось только что-то теплое и жалостливое, и не хотелось, чтобы оно исчезло окончательно, ничем не заместившись.

— А вы о чем все время думаете и думаете? — спросила Маня, но вопрос не сразу дошел до Василия.

— Я? Я — думаю? — переспросил он, глянув в черные глазенки, и увидел в них боязливое любопытство и готовность рассмеяться. — Да так, ни о чем.

— Думай не думай, а сто рублей — не деньги, — глубокомысленно изрек Сильвестр Акимович. — Мужик предполагает, господь располагает, а властя сотворяют, никого не спрошают. Так-то вот и живем, хлеб жуем.

— Ты, батя, чем-то недоволен? — весело спросил Иван, разливая остатки водки, и глянул на Василия бесцветными глазами, будто приглашая в свидетели.

— Так ить человек — такая скотина, что завсегда ей мало. От этого самого все и происходит.

— Что ж такого от этого происходит? — не унимался Иван, и подмигнул Василию: мол, давай растрясем старика, узнаем, чем дышит.

— А все происходит. Мало человеку денег — идет на большую дорогу. Деньгами обзавелся — подавай ему власть. Стал большим начальником, есть деньга, есть власть — опять мало, дай больше. От этого все так и идет: и войны, и всякие смуты.

— А революции?

— И революции тож. А как же. Захотелось человекам власти, денег и всего прочего, вот они и пошли на революцию. Чтоб, значится, жить в полной самостоятельности. Так-то вот по-нашему, по-простому.

— Да-а, если по-простому, действительно так и есть, — неожиданно согласился Иван и криво, как-то нехорошо, ухмыльнулся.

— Давеча вот слыхал анекдот, — посмеиваясь, заговорил снова Сильвестр Акимович, не заметив ухмылки. — В танбуре, значит, сказывали. Сам-то я не курю по причине легких… Стеклодув я, — пояснил он, — вот легкие-то и того. А в танбуре стоял, потому как туалет был занят, очередь образовалась, вот, значится, и…

— Ты, батя, давай анекдот, а то поведет тебя не в ту степь, — остановил Сильвестра Акимовича Иван.

— Да-а. Анекдот, значится. Ну, будто просыпается Ёська, а под им, я извиняюсь, барышня, лужа. Под Ёськой-то. Вот он и думает: откель лужа-то? Не иначе, думает, троцкисты наделали, не всех, значит, перевели. Ха-ха-ха! Придумают же, черти! — И, немного помолчав, видя, что никто не смеется, только Маня, сконфузился: — Раньше про царя такие байки не рассказывали. Не-е. Про попа, про генералов, про немцев, про жидов еще, а про царя — избави бог. Нынче, вишь, и про царя придумывают.

— Ох, дед! — воскликнул Иван. — Дорассказываешься ты до Соловков.

Маня Ершова, до этого заливавшаяся неудержимым смехом, поперхнулась и зажала ладошкой рот, с испугом глядя на Ивана.

— Дак свои ж все, рабочие люди, — стушевался Сильвестр Акимович. — Опять же, по пьяному делу. А с пьяного какой спрос? То-то и оно. — И хитренько так прищурился, превратившись из обстоятельного и умудренного жизнью мастерового в этакого недотепу.

— Спросят и еще как спросят, — пугал Иван с самым серьезным видом. — К тому же, не все тут рабочие, — понизил он голос и снова подмигнул Василию. — Вася-то — он из гепеу. Приедем в Питер, а он тебя под микитки и — поминай как звали.

— Скажешь тоже, — расплылся в улыбке Сильвестр Акимович. — Нешто я рабочего человека от служивого не отличу! Я даже могу тебе сказать, кем Васек работает. Сказать?

— Ну-ну.

— Вот те и ну-ну, баранки гну! По дереву, значится, он работает. Может, плотником, может, столяром али бондарем. Ты на руки его глянь, на руки! Видал рука у него какая в пясти-то? А все оттого, что топором да молотком целый день машет, вот и намахал руку-то. А вот ты, Ивашка, ты по металлу. Тоже по рукам видно. Я, брат, человека наскрозь вижу.

— Ну, тогда и я тебе тоже анекдот расскажу, раз ты такой всевидящий, — согласился Иван. — Анекдот про анекдот. Собрались трое, сообразили полмитрия, один и расскажи анекдот про… ну, хоть бы про ту же э-э… лужу. Разошлись по домам. Один из них и думает: завтра надо будет пойти с утречка и доложить, куда следует. Чтобы самого не привлекли. Утром просыпается, а в дверь уже стучат: другой собутыльник не стал ждать утречка, а пошел вечером. Так-то вот. А кто они были, работяги или интеллигенты какие, про то анекдот умалчивает. Соображаешь?

— Я-то соображаю, а только в другом каком месте рассказывать не стану: не дурак какой-нибудь.

— Ну, вот и хорошо, — потянулся Иван за папиросами в карман пиджака, висящего в изголовье. И предложил: — Пойдем, Васек, покурим.

В тамбуре никого не было. Да и вообще в вагоне стало тихо: то ли молодежь устала шуметь, то ли обедала, то ли разбрелась по другим вагонам.

Поезд прогрохотал по мосту, за окном потянулись сжатые поля, уже вымоченные дождями. Стояла вторая половина августа. Давно ли, кажется, Василий ехал домой, на Смоленщину, даже не предполагая, чем эта поездка для него обернется, а тогда рожь еще только колосилась, картошка не вышла в цвет…

— Как там у вас, на Смоленщине, живут? — спросил Иван, тоже поглядывая в окно.

— Живут, — пожал плечами Василий. И добавил, чтобы не показаться слишком невежливым: — Как и везде, наверное.

— Мда-а, а вот у нас, на Волге… — начал Иван и не договорил. — Ты, кстати, где работаешь?

— Пока нигде.

— И давно это пока у тебя?

— Да скоро два месяца.

— Как же так?

— Да так вот получилось…

— Ты что, последних постановлений не знаешь? Запросто могут года три припаять как злостно уклоняющемуся от трудовой деятельности.