Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

Купелин, захлопнув дверь на английский замок, подергал ее, проверяя надежность закрытия, и зашагал следом. Но, в отличие от своего зама, Василия заметил, остановился перед ним, свел брови к переносице:

— Ко мне?

— К вам, — оробел Василий.

— Днем не мог придти?

— Так ведь сказали, что в рабочее время по личному вопросу нельзя, — попытался оправдаться Василий.

— А-а, ты из новеньких… — вспомнил начальник цеха, вынул карманные часы, щелкнул крышкой. — Две минуты… Только самую суть: нет времени, — и, взяв Василия за рукав, повлек его по коридору к выходу.

— Я хочу поступить на рабфак: у меня девять классов, — пояснил Василий, стараясь попасть в ногу с Купелиным. — А для этого надо…

— Ясно: тебе нужно ходатайство, — оборвал его начальник цеха. — Но почему на рабфак, если у тебя девятилетка? Можно прямо в вуз.

— Нет, у меня сельская школа, за девятый я экстерном сдавал, нужна подготовка…

— Тогда другое дело. Завтра у нас четырехугольник. После работы. Пиши заявление на имя четырехугольника, сам пиши ходатайство и приходи на прием. Если отвечаешь всем требованиям, подпишем, нет — извини. Все ясно?

— Ясно.

— Тогда будь здоров! — И уже на выходе, обернувшись, крикнул, видимо, чтобы подбодрить Василия: — Мастер говорил: работать ты умеешь! — И пропал из виду.

Василий перевел дыхание и сглотнул слюну: похоже, первую ступеньку он преодолел. Остальное завтра…

"Господи, помоги!" — взмолился он неожиданно для самого себя и, воровато оглянувшись, мелко перекрестился. Впервые за последние несколько лет.

Все страхи Василия оказались напрасными: на заседании четырехугольника ему задали лишь пару пустяковых вопросов, — где учился да как? — и даже бумаги, которые он приготовил вместе с похвальными грамотами и свидетельствами на рационализаторские предложения, никто смотреть не стал.

Правда, еще до обеда подошел комсомольский секретарь, которого, судя по всему, к нему подослал начальник цеха, и порасспрашивал Василия о прошлой жизни и работе, но как-то равнодушно, без всякого пристрастия.

Василий коротко ему обо всем доложил — и про отца тоже, и про свою фамилию, — но в том смысле, что он де давно со своим прошлым порвал по идейным соображениям и полностью стоит на платформе советской власти и ВКП/б/.

Так оно, собственно говоря, и было на самом деле, выдумывать и врать в данном случае Василию не приходилось, потому что другой платформы он попросту не знал, другие как бы и не существовали, а что надо говорить именно так, он не только вычитал из газет, но знал из собственного опыта. Вместе с тем, говоря все эти правильные и нужные слова, чувствовал себя дрянь-дрянью, будто в драке стенка на стенку предал своих родственников и свойственников, переметнувшись на другую сторону, хотя и на другой стороне вроде бы свои, русские, а не чужие люди.

Не сказал Василий только одно: что принимали его в комсомол, да не приняли, что учился он уже на рабфаке больше месяца, да был исключен. Побоялся почему-то об этом говорить.

А вот на рабфаке его помурыжили — и все больше потому, что, хотя сроки еще не вышли, набор, между тем, закончился и вакансии были исчерпаны. Однако через пару дней что-то там повернулось в сторону Василия — и его зачислили.

Одна беда: рабфак находился почти в центре города, в конце Проспекта имени товарища Володарского, бывшего Литейного, если смотреть с Выборгской стороны, а Металлический — чуть ли ни на окраине, и общежитие там же, так что после работы надо на занятия с полчаса ехать на трамвае, а там, в центре, как представлялось Василию, живет и бродит по улицам Монька Гольдман и высматривает Василия, чтобы помешать ему выйти в люди.

Новый год Василия пригласил встречать к себе Иван Кондоров. В складчину. Пообещал, что будут девушки и патефон. Василию идти было некуда и Новый год предстояло бы встретить в общежитии с такими же одинокими и еще чужими для этого огромного города парнями.

Но в общежитии строжайший режим, комендант, старый службист из царских унтеров, никаких послаблений не дает, он и на праздник Октября весь вечер ходил из комнаты в комнату, следя, чтобы застолий и, тем более, попоек с женским полом не имело места. Женского пола, действительно, места не имело, а пить — пили, но — подстольно. Приспособились.

К Новому же году Василию неожиданно, — если иметь в виду его короткий срок работы на заводе, — председатель цехкома выдал праздничный продовольственный талон, по которому можно было купить в спецмагазине бутылку водки и бутылку вина, килограмм вареной колбасы, полкило конфет и банку свиной тушенки.

Отоварив талон, Василий оставил в тумбочке общежития лишь банку тушенки, остальное понес к Ивану в качестве своего новогоднего пая.

Еще не было десяти часов. Заснеженные улицы, по-праздничному ярко освещенные, кишели народом, будто все жители Ленинграда поднялись на ноги и решили сбежать из дому, перетасоваться и перепутаться. Трамваи, переполненные в основном шумной молодежью, звенели беспечным смехом и веселыми звонками, из них, как из кружки с пенистым квасом, выплескивались новомодные песни и лились по улицам города, смешиваясь с веселой пеной из встречных трамваев и троллейбусов.

Милиционеры-регулировщики на перекрестках, неуклюжие в своих тулупах и валенках, весело турчали в рассыпчатые свистки и помахивали полосатыми жезлами.

Куда ни глянь — на столбах улиц и площадей, в витринах магазинов, на чугунных оградах и стенах домов, — буквально везде горят разноцветные фонари, красные звезды, светятся портреты вождей, и всюду на красных полотнищах повторяется одно и то же: "С Новым, 1934 годом, товарищи!" Из уличных репродукторов льются веселые песни и марши, звучат рапорта коллективов заводов и фабрик, рудников и шахт, строек и отдельных ударников труда.

Весь этот шум и блеск, безудержное веселье людей, еще вчера придавленных заботами и почти неразрешимыми трудностями, как-то незаметно подхватили Василия и понесли его, как несет щепку весенний поток, и он уже сам непроизвольно улыбался и даже пытался подпевать песню из только что вышедшего на экраны фильма с Любовью Орловой.

И не было видно ничего, что могло бы говорить о чьем-то горе, даже если оно касалось тысяч и миллионов человек. Не хотелось даже думать об этом.

В трамваях кондукторы раздавали бесплатно газеты, на первых полосах которых был напечатан большой портрет товарища Сталина и его поздравления советскому народу с наступающим Новым годом, с досрочным выполнением планов первой пятилетки, с окончанием строительства Беломорско-Балтийского канала, с пуском Уральского завода тяжелого машиностроения, с практическим завершением коллективизации сельского хозяйства, с предстоящим XVII-м съездом партии.