Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

Проезд на транспорте тоже был бесплатным.

Василий взял несколько разных газет, отличающихся друг от друга только названием, а в остальном в них все было одинаково: победные рапорты о перевыполнении промфинпланов, о завершенных и завершающихся стройках, новых открытиях, лишних тоннах добытого угля и нефти, выплавленных чугуна и стали, о новых ударниках труда, о сверхдальних полетах советских летчиков и о многом-многом другом. Разве что в "Ленинградской правде" писалось больше о Ленинграде, да на второй полосе был помещен портрет товарища Кирова.

В знакомой квартире Василий застал самого хозяина, Ивана Кондорова, веселого, сияющего, как начищенная солдатская бляха, и будто бы помолодевшего, повязанного фартуком и в косынке, и двух девушек, суетящихся вокруг праздничного стола, то и дело бегающих на кухню, где на керосинке шкварчала на сковороде картошка, а на примусе — рыба.

— Узнаешь? — спросил Иван, представляя ему девушек и загадочно ухмыляясь.

В одной из девушек Василий не сразу и с удивлением узнал маленькую Марию, чернявенькую хохотушку, с которой познакомился в ленинградском поезде, возвращаясь в августе из затянувшегося отпуска, и о которой напрочь забыл, едва лишь простился с нею на вокзале. А вот Иван, оказывается, поддерживал с нею знакомство и даже пригласил на праздник.

Похоже, и для Маруси встреча с Василием здесь оказалась полной неожиданностью: она, увидев его, почему-то смутилась, застенчиво хихикнула и тут же отдернула маленькую ладошку, протянутую для пожатия, едва Василий до нее дотронулся.

Вторую девушку звали Зиной. Она была полной противоположностью Марусе: значительно выше ее ростом, беленькая, голубоглазая, несколько полноватая, медлительная, томная, красивая какой-то задумчивой красотой, и, видать, знающая себе цену.

Иван между делом шепнул Василию:

— Зинка — это я для тебя постарался. Так что не зевай!

Василия тут же включили в суету устройства праздничного стола, и он с удовольствием отдался этому делу, вспоминая, как давным-давно, на мельнице, еще при отце, тоже готовились к каждому новому году — и так же вот все суетились, всем находилась работа, даже маленькой Машутке, а потом садились за стол, отец разливал водку для себя, матери и старших братьев, а всем остальным сладкую смородиновую наливку, и все, замерев, смотрели на часы-ходики, ожидая прихода Нового года.

А еще праздновали Новый год по старому стилю и Рождество… И Пасху. И много еще разных праздников.

Как давно это было! Ужасно давно.

Праздник удался. Пили понемногу, с аппетитом ели, танцевали под патефон. Василий, которого научила танцевать Наталья Александровна, впервые танцевал в компании, и у него неплохо получалось. Во всяком случае, лучше, чем у Ивана, поэтому девушки предпочитали танцевать с ним, и это льстило его самолюбию. А Иван поглядывал искоса и покхекивал, когда Василий, станцевав со степенной Зинаидой очередное танго, приглашал на фокстрот легкую и стремительную Марусю.

Однажды он танцевал с нею, Иван топтался рядом с Зинаидой, как вдруг у Маруси упала юбка: оторвался плохо пришитый крючок. Василий не растерялся, прикрыл свою партнершу, а та, вся вспыхнув от стыда, быстро присела, подхватила юбку и, придерживая ее руками, кинулась вон. Ни Иван, ни Зинаида не поняли, что произошло, но остановились и посмотрели на Василия.

— Все в порядке, — успокоил он их. И соврал: — Булавка откололась, вот и…

Этот эпизод неожиданно заставил Василия взглянуть на Марусю другими глазами и почувствовать к ней что-то похожее на то, что он чувствовал, глядя на свою младшую сестренку Машутку: нежность и желание помочь и защитить.

Когда Маруся вернулась в комнату, Василий сделал вид, что ничего не произошло, и потом несколько раз ловил на себе благодарные взгляды девушки.

Праздник затянулся до утра, о том чтобы поспать или хотя бы подремать в маленькой комнатенке, не могло быть и речи: ни парни, ни девушки, выросшие и воспитанные в патриархальной строгости, даже представить себе не могли такой вольности.

Решили идти на улицу.

На улице шел снег. Крупные хлопья медленно кружились в свете фонарей, и казалось, что кружение это бесконечно, что снежинки так и не достигают земли, а все танцуют и танцуют свой медленный танец, лишь на минуту присаживаясь отдохнуть на шапки и воротники прохожих, на ветки деревьев, на перила мостов.

Давно на душе у Василия не было так спокойно и улыбчиво. Не имело значения, в чем тут дело, не хотелось об этом ни думать, ни называть это свое состояние словами. Впервые ему казалось, что в его жизни все уже наладилось и пойдет прямой дорогой в тихом кружении то ли снежинок, то ли осенней листвы, то ли солнечных бликов.

Зинаида то и дело запевала песни чистым грудным голосом, песни, которые знала вся молодежь и вся страна. Василий подхватывал бархатным баритоном, слыша, как рядом звонко вторит Маруся и басит Иван. И не важно было, о чем песни, важно было, что они идут по городу, что вместе с ними идут такие же люди, поют те же самые песни, у всех такое же радостное настроение. Хотелось обнять этих незнакомых людей, говорить теплые слова, жать руки, похлопывать по плечам, делать какие-то глупости — так он любил их всех в эти минуты тихого снегопада.

Дни шли, а Монька Гольдман на глаза не попадался, и понемногу страхи и опасения Василия рассосались в плотной повседневности, и призрак Моньки перестал его преследовать на улицах города. Василий работал и учился, его все более ценили за умение, усердие и вдумчивость. Еще в ноябре он умудрился подать сразу три рацпредложения, предварительно посоветовавшись с технологом цеха, молодым выпускником института Валерианом Кувшиновым. Тот пообещал посодействовать. И вот в начале января в модельную мастерскую пришел сумрачный человек, с лицом иссеченным глубокими морщинами, в костюме и при галстуке, в сопровождении мастера. Они подошли к Василию, и мастер сказал:

— Вот это и есть Мануйлов.

— Мне сказали, что у вас тут есть какие-то предложения по части корпуса Р198, — произнес сумрачный человек.

— Да, есть. Только у меня вот… эскизы, — и Василий достал из ящика с инструментами клочки бумаги с чертежами, сделанными от руки карандашом.

— Неважно, — буркнул человек, посмотрел чертежи, покхекал и тут же эти чертежи подписал в производство. Без всяких там бризов и комиссий, совещаний и заседаний. Пожал Василию руку, произнес одобрительно: — Голова! — И ушел, не сказав больше ни слова.

— Кто это? — спросил Василий у мастера.

— Главный технолог завода, вот кто, — ответил мастер, и в голосе его послышались нотки изумления.

— И что?

— Как что? Ты пока работай, а как дойдешь до этих узлов, так к той поре в чертежах конструкторы сделают исправления.