Сьюзан Вриланд - Клара и мистер Тиффани

Хэнк развернул большой мозаичный картон, чтобы показать работу Дадли, сделанную для конкурса на приз Американской академии в Риме.

— Это для конкурса на лучшее изображение «Триумфа Коммерции»?

— Да. Однако большого триумфа для нас из этого не получилось. Джордж и я набрали равное число голосов для третьего места, но это означает, что наши картоны будут выставлены в «Обществе изящных искусств». Может, это привлечет к нам какое-то внимание.

— Так что последствием может стать и коммерция, — предположила я с выражением лица, которое считала ободряющим: Дадли чувствительный парень, не хотелось огорчать его.

Резка больших стеклянных панелей проходила гладко, без непредсказуемых трещин. Было забавно заниматься этой мужской работой, в то время как двое рослых мужчин суетились рядом, готовя салат «Уолдорф», бутерброды с огурцами и сливочным сыром и накрывая стол для обеда. Они были горды предложить мне угощение, приготовленное собственными руками. Обед завершился сливовым пудингом, сервированным в разнокалиберных чайных чашках.

— Вот это — настоящий сюрприз! — изумилась я.

— Я выучился готовить его у женщины-квакерши, которая вела хозяйство в доме, где я квартировал в детстве, — объяснил Хэнк.

Без предупреждения о том, что у него на уме, Дадли выпалил:

— Мы волнуемся за Джорджа. Он сам не свой. И выглядит чрезвычайно нездоровым.

— Мы ездили в Натли. Джордж болел гриппом. — Хэнк ткнул ложкой в пудинг. — Он совершенно не пишет.

— Какой толк обходить это молчанием? — решилась я на откровенность. — Он думает, что его брат мертв.

Мои хозяева перестали жевать.

— Вы хотите, чтобы он скакал по-прежнему и вновь стал тем же озорником, как «Давид» Донателло? — не унималась я. — Он не выздоровеет до тех пор, пока не начнет работать. Вовлеките его в какое-нибудь занятие.

Дадли провел рукой по своим кудрям.

— Уже пытались.

Я разделяла их тревогу. Если Эдвин не найдется, если Джордж не сможет смириться… Я начинала опасаться за нашу дружбу и чувствовала ответственность за Джорджа так же, как и за Эдвина. Мне было необходимо увидеть признаки его прежнего легкомыслия, чтобы ощутить — нашим отношениям не будет нанесен урон.

Не только Джордж хотел, чтобы мое замужество с Эдвином связало нас. Мой сон в Натли почти год назад не оставлял сомнений, я могла признаться в этом только сейчас и самой себе. Но это не мешало моему сердцу страдать от потери Эдвина. Все слишком сложно для быстрого и легкого примирения.

— Не ожидайте от него слишком многого прямо сейчас. Прошло всего четыре месяца. Это потребует времени.

Я изобразила для них неплохое представление, но быстрый взгляд, который Дадли метнул в сторону Хэнка, красноречиво открыл мне, что они и восприняли это именно представлением.

Несколькими неделями позже я убедила Джорджа отправиться со мной посмотреть завещанное коллекционером Хейвимайером собрание стекла Тиффани в музее «Метрополитен». Я попросила Элис присоединиться к нам. Лучше, когда мы вдвоем будем разговаривать, если он предпочтет хранить молчание.

В трамвае Джордж оживился, услышав, как Элис разглагольствует о своих любимых картинах. Мы направились прямиком в галерею декоративно-прикладного искусства. Я увидела работы Тиффани еще с порога на противоположной стороне зала. Пять стеклянных витрин были заполнены выдутыми вручную стеклянными изделиями, некоторые из них с переливающейся отделкой в виде перьев, языков пламени и арабесок. В стекле извивались ручьи, плыли облака, распускались цветы.

Джордж застыл как прикованный перед рядом кубков произвольной формы, высотой двенадцать дюймов, со стройными ножками. Ни у одного две части бокала не были одинаковыми. Одна была широкой, как для шампанского. Другие смахивали на цветок тюльпана. Некоторые раскрывались сборчатыми лепестками, подобно исландским макам. Один представлял собой воронку с завихрениями, напоминающими изящные морские водоросли. Витые ножки некоторых были похожи на усики виноградной лозы, обвившиеся вокруг воздушной пустоты.

— Как они только держатся на этих немыслимых ножках? — поразился Джордж. — Они так великолепны, что меня просто мороз по коже дерет!

Мастерство стеклодува, закрутившего ножку подобно штопору, вытянувшего ее и насадившего на нее бокал, зная, что он сохранит равновесие, выходило за рамки воображения.

Из произведений, украшенных радужным стеклом, Элис больше всего понравились пастельные виньетки с жемчужными арабесками. Джорджа заворожили играющие оттенками бархатистые павлиньи перья, их изысканная мягкая опушка, где глазки представляли собой многоцветные переливающиеся источники света.

— Опушка дает ритм самой вазе, — высказался он.

Я подумала о Томе Мэндерсоне, который дал мне эту капельку стекла. Вне всякого сомнения, многие из этих вещиц изготовлены им, но на всех стояло имя Льюиса Комфорта Тиффани. Это не удивило меня, но я задалась вопросом, какие чувства испытывает Том.

— Где можно раздобыть павлиньи перья? — спросил Джордж. — Мне хочется написать их.

Болевой узел начал развязываться. Весь час, который мы провели, любуясь стеклом Тиффани, я была в полной уверенности, что он ни разу не вспомнил об Эдвине.

— Я хочу взглянуть на мумии, — попросил Джордж.

— Нет. Я отказываюсь. Мы не можем расставаться. Мы не сможем найти друг друга.

— Мумии. Пожалуйста, мамуля.

Он скрестил руки на груди, умоляюще уставился на меня, резко повернул голову влево и просеменил несколько шагов, причем обе его ступни были направлены влево. Элис и я расхохотались. Люди начали бросать на нас косые взгляды. Меня это не смущало. Было прекрасно наблюдать проявления его мальчишеской сущности. Элис и я удостоверились в реакции друг друга, раздираемые искушением побаловать Джорджа, но зная, что это небезопасно.

— Нет, — отрезала она. — Я хочу показать вам мои любимые картины.

Хорошая уловка. Да благословит ее Господь! По пути в галереи европейского искусства Джордж надолго застыл перед китайским свитком эпохи династии Минь с изображением сцены на болоте с белыми цаплями. Кипенно-белые птицы кормились, купались, чистили перья. Одна парила в воздухе, готовясь мягко опуститься посреди тростника. Как заколдованный, Джордж не шевелился, будто тишина была необходима, чтобы услышать, как разговаривают птицы или тихо бормочет художник, добравшийся до него через века с единственной целью преподнести ему изображение гармонии. Осознавая, что совершается нечто возвышенное, мы ждали, пока он не сделал шаг назад. Его глаза блестели, как влажные камни из пруда.

Элис схватила Джорджа за одну руку, я — за другую, и мы потащили его через коридоры с греческими вазами, римской скульптурой, средневековыми гобеленами и алтарями. Проходя мимо итальянского алтаря с деревянной тройкой ангелов, застывшей над ним в полете, Джордж спросил: