Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

Сарра, ничего не понимая, уставилась на меня, а я мечтательно произнёс:

— Дрозды поют как ни одна другая птица, своей мелодичной песней они встречают новый день. И у коноплянок, и у славок, и у коньков, и у воробьёв — у всех есть собственная песня, но тем не менее это всего лишь фон для ежедневной утренней песни дроздов.

С часу на час в среднем дворе должен был состояться ритуал Священного брака. Манолис точно определил путь, каким мне следовало двигаться. Проще было бы воспользоваться винтовой лестницей, которая вела прямо во двор, но будет эффектнее, полагал он, если я пройду через святыню и только потом покажусь народу.

Едва забрезжил рассвет, как зазвучали рога и заворковали литавры, предвещая приближающийся обряд. Ровно за час до начала празднества запрещалось бить человека или животное. Если осуждённому на смерть преступнику удавалось доказать, что приговор ему зачитывали именно в тот час, когда повелитель земли вступал в связь с жрицей неба, ему облегчали наказание. Разве час Священного брака не был часом проявления силы и неотделимого от него великодушия?

Неожиданно мои мысли обратились к Гелике. Уже два дня я не видел своей любимой собаки. Один из рабов сообщил, будто видел, как Гелике выманила её из дворца и повела в ближайшую пиниевую рощу. Зачем она украла мою собаку, зная, как сильно я к ней привязан?

Я рассеянно вошёл в коридор, думая о маске быка, которую мне предстояло надеть, и остановился перед дверьми, вошёл в маленький, залитый светом двор и заглянул в помещение, почти мне незнакомое. В глубине его находилась ниша, закрытая каким-то занавесом. Я обратил внимание на необычный рисунок занавеса и тут обнаружил, что занавес колышется. Чья-то рука ударила по нему, запуталась в складках, и занавес упал наземь.

Моим глазам открылась неожиданная картина: в объятиях какого-то мужчины, лепеча что-то бессвязное, лежала Гелике.

— Гелике! — возмутился я.

Она тут же поднялась и принялась смущённо приводить в порядок свою одежду. Одним движением руки я заставил незнакомца, оказавшегося рабом, упасть на колени. Гелике немедленно последовала его примеру.

— Прости! — умоляюще прошептала она.

Моё негодование сменилось отвращением.

— Тебе не следовало делать это, — только и сказал я и крикнул стражу. Обоих заковали в цепи и увели прочь.

Закон требовал от меня быть беспощадным. Не прошло и часа, как Гелике насмерть забили камнями, а раба бросили в яму со змеями.

Я знал, что немало зевак прилипнет к окружающей яму стене, чтобы увидеть, как умирает человек от укуса змей. Почему, спрашивал я себя и не мог найти ответа, большинством зевак оказывались женщины?

Мои мысли опять вернулись к Гелике. Я вспомнил, как в летней резиденции моего отца, там, на материке, она, соблазнительная, вошла в мою комнату и предложила себя. Кажется, это было только вчера.

Мои мысли путались, всё чаще возвращаясь к прошлому. Хотя Гелике была очень чувственной и её можно было получить за бокал вина, она доказала мне, что любая женщина хочет, чтобы ею восхищались.

Мои мысли снова изменили направление. Ещё в юношеском возрасте я усвоил, что достаточно мне только приказать, и любой человек, будь то мужчина или женщина, безусловно покорится моей воле. Впрочем, тогда мне не хватило мужества, чтобы осуществить это на практике.

Одним своим словом я мог бы принудить Гелике совершить самые невероятные вещи. Теперь стража увела обоих: достаточно оказалось одного мановения руки, чтобы обречь их на смерть.

Я никогда не стремился добиться любви — гораздо привлекательнее для меня был сам процесс соблазнения. Что толку от девушки, которая будет делить со мной ложе, оставаясь бесчувственной, как мраморная статуя?

Перед моим мысленным взором возникла сперва Айза, затем Сарра. Припомнился день, когда я вступил в брак с Пасифаей — это была пышная церемония. Впрочем, Пасифая мне никогда не нравилась и стала моей женой исключительно по желанию отца.

На многие годы моей отрадой сделалась охота. Охотился я и за женщинами, и игра в любовь стала едва ли не смыслом моей жизни. То мне нравилась молодая жена какого-нибудь чиновника, то дочь какого-нибудь раба. Мне никогда не было нужды приказывать: я уже знал все ухищрения, позволявшие добиваться исполнения моих желаний. Немалую роль играло и то обстоятельство, что я был сыном царя, которому не смела отказать ни одна женщина. Таким образом, я всегда поступал как хотел и вёл жизнь, целиком отвечавшую моим тогдашним прихотям.

Во дворе уже начали собираться первые зрители. Хотел ли я сам этого Священного брака, или же он служил только средством, чтобы завладеть Рианой?

Я подумал о том, что должен буду овладеть ею у всех на глазах. Ещё ребёнком, бродя по домам и покоям, я видел, что мужчины и женщины предавались любви, не стесняясь посторонних. Разве не была священной эта любовь? Разве соитие не было наилучшим в человеческой жизни, как утверждали предания?

Явившиеся рабы облачили меня в праздничный наряд. Манолис, верховный жрец, надел на меня маску быка. Жрецы сопровождали меня, пока я следовал во двор. Я прошёл сквозь толпу, благоговейно воззрившуюся на меня, и был встречен жрицами луны.

Когда я уже стоял на небольшом возвышении, с другой стороны двора привели Риану в сопровождении поющих жриц.

Я видел только Риану. На голове у неё красовался убор с коровьими рогами. Её тело окутывали покрывала, слегка трепетавшие на ветру, дувшем с моря. Под ними на ней ничего больше не было. Поддерживаемая жрицами, она торжественно возлегла на алтарь лицом вверх.

Манолис читал молитвы, а жрецы повторяли их нараспев. Жрицы исполняли ритуальный танец. В чашах дымились благовонные травы; звучали флейты, и с ними перекликалась лира. Манолис отвесил нам торжественный поклон, и мы остались на небольшом возвышении вдвоём.

— Риана! — негромко позвал я.

— Минос! — нежно отозвалась она.

Я знал, что теперь каждый шаг и каждое движение должны быть в строгом соответствии с церемониалом, преданием, культом.

— Поговори со мной, — прошептал я. — Я с удовольствием бы посмотрел на тебя без маски, но это запрещено. Давай мне понять хотя бы словами, счастлива ли ты.

— Минос, Минос! — в возбуждении шептала она...

Выпустив её из своих объятий, я нежно поцеловал её, почтительно поклонился и медленной походкой вернулся в свои покои, сопровождаемый песнопениями жриц.

Словно из бесконечной дали до меня доносились не смолкавшие голоса зрителей, выкликавших моё имя. Они ликовали, потому что стали свидетелями того, как бог соединился с богиней. Снова послышалось песнопение жриц, жалобные звуки лиры и гнусавые напевы свирелей.