Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

Я долго лежал на своём ложе и грезил. Я был взбудоражен и никак не мог найти ответа на вопрос, отчего моя душа была охвачена таким торжеством. Не потому ли, что и вокруг меня царило всеобщее ликование?

Спустя несколько дней мне пришлось отправиться в Египет. Предстояло заключить новый торговый договор с Тутмосом, новым фараоном, сменившим прежнего владыку страны Аменофиса. Астролог из жрецов сказал мне, что время для поездки благоприятное. Боги очень благосклонны к этой дате, изрёк он, а кто появится в эти дни на свет, доживёт до глубокой старости. Это очень удачный период и для беременных женщин.

Я предложил Пасифае поехать вместе со мной, но она шутливо отказалась.

— У тебя достаточно женщин, — ответила она, — и, насколько я тебя знаю, ты везде найдёшь такую, которая разделит с тобой ложе.

Дорога заняла пять дней. На рассвете шестого дня мы прибыли в египетский порт в устье Нила. Я осмотрелся. Невдалеке от места нашей стоянки шла разгрузка судна, прибывшего с Крита. Рабы таскали тюки с шерстью, амфоры с оливковым маслом, корзины и мешки с бобами и зерном.

С невольной гордостью я отметил, с каким высокомерием критские моряки поглядывали на народ, прогуливающийся по набережной.

Манолис, сопровождавший меня вместе с несколькими видными чиновниками, сообщил о приближении египтян.

Вернувшись вместе с ним на судно, я спросил, почему с нами не поехала Риана.

— Она принадлежит только богам.

— Значит, ты собираешься стать богом? — насмешливо поинтересовался я.

— С чего ты взял?

— Ведь ты так домогаешься её...

Торжественный караван приближался. Верблюдов сопровождали всадники на великолепных белых лошадях. Через три дня состоится наша встреча во дворце Мемфиса.

Дворец располагался ниже города. Путь к нему пролегал через ворота с двумя пятиярусными башнями. Стены из серого песчаника были сверху донизу покрыты резьбой. Вершину ворот венчал герб, символ фараона. Немного ниже я разглядел череду богов, которым фараоны приносили жертвы. На боковых столбах в пять рядов располагались выбитые на камне изображения богов; под ними виднелись надписи, сделанные иероглифами. На стенах каждой башни было огромное каменное изображение деда нынешнего фараона. В одной руке он держал занесённый топор, а в другой сжимал, словно пучок кореньев, несколько человек, держа их за волосы. Над ним в два ряда стояли или сидели боги. Ещё выше толпа приносила жертву, а непосредственно у вершины пилонов можно было видеть изображения крылатых змей и скарабеев.

Эти пятиярусные пилоны с утончающейся кверху трёхъярусной аркой ворот, которая их соединяла, производили гнетущее впечатление. Фрески, в которых сочетались мрачная фантазия, набожность и суровый эгоизм, уязвляли моё эстетическое чувство. У меня было такое ощущение, что вступать в этот мрак было весьма тягостно.

Крит, наоборот, был полон лёгкости и поэзии, в нём чувствовалось изящество. Чтобы осознать это, мне потребовались годы. Хотя на острове всё ещё страдали от голода, да и смерть была там самым рядовым явлением, Крит дышал радостью. Здесь, наоборот, царили высокомерие и жестокость.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы войти: казалось, отсюда уже не выйти, ибо жизнь здесь, похоже, полна тягот.

Через ворота, перед которыми стояли глазевшие на меня солдаты и несколько мелких чиновников, я попал во двор, опоясанный обходными галереями на одноярусных колоннах. Я увидел замечательный декоративный сад. Небольшие алоэ, пальмы, апельсиновые деревья и кедры, растущие в кадках, стояли строгими рядами, умело подобранными по высоте. В центре бил фонтан, дорожки были посыпаны разноцветным песком. Под галереями сидели или прохаживались, перешёптываясь друг с другом, видные придворные.

Сопровождаемый солдатами и мелкими чиновниками, я миновал двор и, пройдя высокие двери, очутился в зале с двенадцатью рядами треугольных колонн. Зал был просторным, но обилие массивных колонн зрительно уменьшало его размеры. Освещался он небольшими окнами в стенах и огромным прямоугольным отверстием в потолке. Здесь царила приятная прохлада. Полумрак, напоминавший предрассветные сумерки, позволял, однако, видеть жёлтые стены и ряды покрытых росписями колонн. Самый их верх украшали листья и цветы, ниже были изображены боги, а ещё ниже — люди, которые несли лики богов или совершали жертвоприношения. Эти группы рисунков разделялись иероглифическими надписями. Краски были ясные, почти крикливые: зелёные, красные и синие.

В зале собрались закутанные в белые одеяния босоногие жрецы, высшие придворные, военный министр и полководцы. Все молчали. Министр попросил меня присесть. Он сообщил, что его святейшество фараон Тутмос по своему обыкновению перед любыми переговорами приносит жертвы богам в своём храме.

Я устал и охотно последовал приглашению министра, поблагодарив за фруктовые соки и небольшие лепёшки, которые мне предложили.

Из отдалённых покоев часто появлялись то чиновник, то жрец, оповещая о ходе богослужения.

— Он только что закрыл за собой двери, — задыхаясь, сообщил наконец очередной посланец.

На лицах присутствующих, несмотря на все старания сохранить подобающее достоинство и невозмутимость, отразилось волнение и обеспокоенность.

Я услышал звон колокольчиков и лязг оружия. Первыми в зал вступили гвардейцы из личной охраны. Их было более дюжины, и они шли в два ряда. Наконец, окутанный облаками благовоний, показался сам фараон, которого несли прямо к трону. Он был немного старше меня. Фараон был облачен в тогу, его голову украшал красно-белый шлем с изображением золотой змеи, а в руке он сжимал длинный скипетр.

При появлении процессии все присутствующие опустились на колени и склонили головы. Я был осведомлён о церемониале, но остался стоять и только слегка поклонился, Разве я не был царём Кносса, повелителем Крита?

Носилки остановились перед балдахином, под которым на некотором возвышении стоял трон из эбенового дерева. Фараон с достоинством покинул носилки, мельком взглянул на присутствующих и, уже усаживаясь на трон, обвёл глазами зал, сделав вид, будто только что заметил меня.

Справа от Тутмоса стоял главный жрец, слева — судья с жезлом. Головы обоих были покрыты огромными париками. По знаку судьи все опустились на колени, и писец обратился к фараону:

— Наш господин и могущественный повелитель, — начал он, — Минос, всесильный царь Кносса, прибыл выразить вам своё преклонение!

Фараон снова смерил меня таким взглядом, словно я был зачумлён или облачен в лохмотья.

Судья почтительно поклонился и объявил:

— Жрецам, чиновникам и личной охране разрешено покинуть зал. — И первый сделал это.