Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

Какой-то моряк поднял свой кубок:

— Вкусное вино, — похвалил он. — Оно с Крита?

— Клянусь честью, мои греческие сынки, я торгую только критским вином.

Лжёт, подумал я, потому что аромат, стоявший во всём постоялом дворе, свидетельствовал о том, что вино было с Кипра или с Родоса: наши вина не обладали таким стойким запахом.

Другой моряк заметил:

— Есть ещё одна причина, что крестьяне переносят свои деревни вглубь страны: там они лучше защищены от нападения пиратов. — Отхлебнув вина, он неожиданно сказал: — Вот что удивительно, — когда-то Крит господствовал над Грецией, а теперь она завладела Критом. Но побеждённый Крит одолел победителя, показав ему, что такое искусство. Когда пришли микенцы, искусство вновь ожило. Критяне даже обратили победителей в свою веру и преподнесли им самый драгоценный дар — передали своё мастерство. Вера критян в богов уходит своими корнями в религиозное мышление греков.

Донтас взглянул на меня и полюбопытствовал:

— А ты грек?

— Как посмотреть, — уклонился я от прямого ответа. — Родился я в Греции, был в Египте, а вот теперь здесь — собираюсь заняться торговлей.

Между тем постоялый двор заполнялся новыми людьми.

— Прибыли сразу два судна! — крикнул Донтасу какой-то раб.

Хозяин извинился перед нами и сосредоточил всё своё внимание на вновь прибывших.

— Ешьте и пейте, уважаемые господа! — обратился он к ним. — У меня есть куропатки, гуси, свежая рыба и отличное жаркое из косули. С Кипра я получил самое лучшее вино, которое когда-либо там делали...

Моряки, возле которых я стоял, рассмеялись:

— Вот негодяй! А нас уверял, что это настоящее критское вино!

Я поднялся по лестнице на второй этаж и присел за стол; отсюда я мог видеть двор и целый ряд комнат. Я заметил странника, который сидел на галерее на ковре, поджав под себя ноги. В одной руке он держал несколько фиников, а в другой — кружку с водой.

На вид ему было лет шестьдесят. Пышные волосы и чёрная как смоль борода обрамляли тонкое благородное лицо с проницательными глазами. Понаблюдав за ним, я скоро пришёл к выводу, что он, по всей вероятности, жрец.

«Жрец? — усмехнулся внутренний голос. — Разве жрец зайдёт на постоялый двор, где случаются оргии?» Другой голос возразил: «Безусловно зайдёт, если хочет принять участие в мужских играх. Жрецы ведь тоже люди».

Вдруг моё внимание привлёк слуга, который вёл себя как-то странно. Притаившись за ближайшей дверью, он палкой поддел котомку старика и исчез вместе с нею.

Вскоре к нам поднялся Донтас. Проверив, хорошо ли нас обслуживают, он обратился к чернобородому:

— Мне только что рассказали, что воры похитили твою котомку, — в высшей степени учтиво сказал он. — Я мог бы помочь тебе. Эти прохвосты подчиняются одному человеку. Если ты заплатишь ему десятую часть от стоимости похищенного, то получишь свои вещи назад.

— В моей стране, — с достоинством ответил старик, — никто не вступает в сделку с ворами. Я живу у тебя и, значит, нахожусь под твоей защитой и возлагаю ответственность за утрату на тебя.

— В суд идти бесполезно, — ответил Донтас, — там обычно всего одна дверь — та, через которую входят, и очень редко другая, через которую выходят. А между ними ничего хорошего — только пытки и побои, — задумчиво добавил он.

— Невиновного боги проведут сквозь стену, — возразил старик.

— Невиновного? — рассмеялся Донтас. — Да где его найти в этой стране рабства? Говорят, — продолжил он, понизив голос, — что Минос собирается вводить новые законы. Они на пользу только тем, кто правит, но не нам, простому народу. Мы должны всё оплачивать. Скоро наступит время, когда самый невиновный окажется виновным, если осмелится возразить и вовремя не поклонится! Новые законы!.. — горько рассмеялся он. — Благодаря им судьи станут ещё толще, а чиновники — ещё лживее. — Он смолк и с иронией посмотрел на чернобородого старика. — Зачем я говорю тебе всё это? Мы, критяне, сторонимся всяких иноземцев и правильно делаем. А что привело тебя к нам? Ты кто — торговец, жрец или... соглядатай?

Гость ничего не ответил и невозмутимо отправил в рот финик. Донтас наклонился к нему:

— Ты соглядатай? Ты из Финикии или из Иудеи?

Старик продолжал хранить молчание, словно ничего не видел и не слышал.

— У тебя есть деньги, нужны тебе помощники? Если чего-нибудь хочешь от Миноса, то во дворце у меня добрые знакомые, которые могут помочь, — предложил Донтас.

На улице послышалась музыка. Очень скоро во дворе появились четыре почти обнажённые девушки-танцовщицы. Моряки и носильщики с восторгом приветствовали их; даже степенные торговцы, расположившиеся на галерее, с любопытством взглянули на них и принялись обсуждать их прелести.

Три музыканта отошли в сторону, и две самые юные танцовщицы, взявшись за руки, пустились в пляс под аккомпанемент двух барабанов. Это было очаровательное зрелище. Вдруг затрещала барабанная дробь, и вот уже во дворе закружились в танце четыре девушки. Ни один из посетителей, когда они к нему приближались, не упустил случая, чтобы не приподнять их муслиновые покрывала и не ущипнуть их.

Пока три танцовщицы любезничали с ними, четвёртая, самая старшая, обходила столы, собирая подарки.

— Жертвуйте на храм божественной Исиды! — призывала она. — Помогите и нам здесь, на Крите, возвести храм богини, которая берёт под свою защиту всякое живое существо. Чем щедрее вы будете, тем больше обретёте счастья. Жертвуйте на храм матери Исиды! — призывала она нараспев.

Кто клал ей на блюдо кусок медной проволоки, кто — крупинку серебра или золота. Пожилой ремесленник вручил ей, очевидно, нечто ценное, потому что танцовщица поцеловала его в щёку.

— Могу я наведаться к тебе? — тут же спросил он. В ответ она только улыбнулась и кивнула.

Когда танцовщица поднялась к нам на галерею, чернобородый подарил ей золотое кольцо:

— Исида — добрая богиня, возьми на её храм.

Девушка подсела к нему, съела несколько фиников и громко, чтобы слышали все, сказала:

— Ты, кажется, богат. Когда стемнеет, приходи ко мне. Я живу у дороги, что ведёт в Кносс. Дом освещён, ты его найдёшь. Перед входом растёт несколько высоких кипарисов.

Пококетничав со стариком, она протянула ему цветок из своего венка, висевшего на шее, на прощание прижалась к нему и отправилась к следующему столу. Я не знал, что и подумать.

Старик производил впечатление благородного человека, но, вероятно, это была только видимость, иначе он бы не принял приглашение танцовщицы.

«Может быть, он пойдёт к ней только потому, что тоже чтит Исиду?» — спрашивал я себя.

Внутренний голос отрезвлял меня: «Он сотворит молитву, одарит девушку поцелуем, а потом разделит с ней ложе. Так всегда бывает. Принято хвалить цветы или дом, восторгаться вином или жарким, но как часто это, увы, всего лишь пустая болтовня!»