Сесилия Холланд - Иерусалим

Взяв в конюшне лошадей, они снова выстроились снаружи в колонны. Пока ждали приказа выступать, кухонные служки пробежались по рядам и раздали каждому всаднику по караваю хлеба и полному меху вина. Герман объехал строй, осматривая рыцарей.

— На марше, — сказал он, — принято молчать.

Педро де Варегас прыснул от смеха.

— Ну да, — выдавил он, — как на ужине.

Ужины в трапезной, несмотря на Устав, были неизменно шумными.

Герман услышал его и обернулся, хмурясь:

— Нет, не как на ужине. Это поход, болван.

И Педро смолк и больше не проронил ни слова. С рассветом, — одна двойная колонна среди многих, — они проехали через Давидовы Врата.

Они устремились на северо-восток через холмы, мгновенно зазеленевшие после прошедших ливней, скача под порывами ветра и последними струями дождя, которые били им в спину. С приходом дня потеплело, дождь иссяк. Со склонов безлесных холмов зябким дымом поднимались завитки тумана. Они скакали дальше и дальше, а вокруг ничего не менялось, и постепенно им стало казаться, что они так никуда и не доедут.

Стефан ехал рядом с Илером де Бретань, впереди скакал Педро де Варегас, но его отделял от сотоварищей полог сомнений и страхов. До сих пор он участвовал только в рукопашных тренировках. Впереди его ждал первый бой. Стефан всегда воображал, как мчится в атаку с пылающим мечом в руке и мужеством в сердце. А сейчас, когда этой мечте вот-вот суждено было сбыться, Стефан чувствовал, что готов напустить в штаны от страха — и ведь он ещё даже не видел врага!

Этим вечером рыцари разбили лагерь на вершине холма, обращённого к Иордану. В тяжёлой, позвякивающей кольчуге, с мечом, что лежал рядом под попоной, Стефан не мог уснуть. Он лежал, прислушиваясь к шуму и топоту других отрядов, что входили в лагерь, чтобы присоединиться к тамплиерам. Так продолжалось всю ночь, и, когда через щели туч проскользнул серый рассвет, Стефан, потрясённый, увидел, что лагерь христианского войска за одну ночь превратился в небольшой город — шатры и палатки тянулись по склонам, насколько хватало глаз.

В молчании тамплиеры поднялись, свернули лагерь и под мелким дождём, вновь построившись в колонны, двинулись вниз к реке, что несла свои бурые неряшливые воды вдоль широких песчаных берегов. Когда тамплиеры спустились со склона, дождь унялся. Стефан, как и остальные, снял плащ, скатал и приторочил к задней луке седла.

Повернувшись, чтобы сделать это, он взглянул на франкскую армию, что нестройным шумным потоком стекала вослед им с голого склона. Стройные, целеустремлённые колонны тамплиеров уже намного обогнали всех прочих. Стало быть, они примут на себя первый удар. Обмякнув в седле, Стефан диким взором окинул окружавшие их холмы.

Ему стало плохо. Отчаянно хотелось облегчиться, но он не мог покинуть строй. Он проклинал себя за трусость. Марш был бесконечным. Седалище болело и ныло. Внутренности превратились в песок. В полдень тамплиеры обогнули подножие горного отрога — и внезапно оказались перед Бродом Иакова.

Здесь река, широкая и мелкая, омывала обрывы песчаниковых скал. Крепость вздымалась на выступе над водой, камень её был камнем окружающих гор, первая стена отвесно вставала из пыли, донжон [16] Донжон — самая высокая башня замка, служившая наблюдательным пунктом. вонзался в небо, а кругом всё исчертили зигзаги недостроенных стен.

Когда тамплиеры спускались к этой груде камней, возникло какое-то жужжание, будто рой пчёл налетел из пустыни. Неожиданно Стефан понял, что тёмная масса у стены — это столпившиеся люди, что жужжание исходит оттуда, и это — приветствия. Он обратил взгляд к реке, за реку, за крепость, выискивая врага, — но врага не было видно. Лишь горизонт тонул в облаке поднявшейся пыли.

Сердце Стефана исполнилось надежды. Он привстал в стременах, силясь разглядеть источник пыли. Войско за его спиной испустило дружный рёв — и вскоре по всему склону люди вопили и кричали. Илер обернулся к Стефану. Лицо его сияло.

— Они бегут! — Он указал за реку. — Песчаные свиньи увидели, что мы идём, — и удрали!

Стефан удивлённо рассмеялся. С крепостной стены вдруг упали, разворачиваясь, два длинных синих стяга, и знаменосцы принялись бегать по стене, чтобы заставить шёлк трепетать и хлопать. Люди махали руками, прыгали и вопили, а войско за спиной Стефана откликалось победными кличами.

Стефан снова опустился в седло, отгоняя головокружительное чувство облегчения. Но ведь он же и не боялся по-настоящему! Сейчас он торопливо исправлял собственные воспоминания. Если он чего и желал, то боя. Он — тамплиер. Песчаные свиньи бежали от него, от одного только его вида. Он — тамплиер. Гордый, молчаливый, бесстрашный, как все Божьи герои, и уж конечно безо всяких сомнений въехал он в Настелет.

— Здесь будут конюшни на четыре сотни лошадей, склады, запасов которых хватит, чтобы прокормить целый год тысячу воинов, водосборники и колодцы, даже своя соляная копь, — рассказывал Герман. — Завтра я обойду с вами крепость; вы увидите её целиком. — Они шли вдоль ската к подножию большой квадратной башни; впереди них другие рыцари дожидались, когда их впустят. Голос Германа был полон гордостью. — Построить эту крепость повелел король, но принадлежит она Ордену. Тамплиеры чертили планы, тамплиеры поднимали камни, а когда она будет завершена — одни тамплиеры станут служить в её гарнизоне.

— Легко понять, как она важна, — заметил Стефан.

Он смотрел с высоты стены на восток, через мерцающие прозрачные струи реки. За вздувшимся от дождей Иорданом лежала пустошь, ровная и бурая, как растянутая кожа. Дороги, которые пересекали брод, веером расходились по ней, бледнее нетронутого песка, — словно лучи, что по промыслу Божию сходились сюда, к замку.

Герман сказал:

— Вон там, хотя отсюда и не видно, лежит великий тракт, что ведёт прямиком в Мекку и Каир. Во время мусульманских паломничеств народу на нём почти так же много, как и на городских улицах.

— У песчаных свиней тоже есть паломники? — удивился Стефан. — Куда же они ходят — к дьявольским гробам?

Герман улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — в Мекку. — Судя по его лицу, он явно забавлялся. — А ты что же, думал — они поклоняются дьяволу?

Стефан неуверенно пожал плечами:

— Чему бы они ни поклонялись, это ложный Бог. Какая разница?

Всё так же улыбаясь, прецептор взглянул вдаль, и Стефану почудилось, будто он уловил едва приметный кивок. Жар прокатился по лицу и шее юного рыцаря; он чувствовал себя в ловушке, зажатым в тиски Устава — порой они удерживали, а порой и нет. Вдруг ему захотелось оказаться далеко-далеко отсюда.

Но Герман уже поворачивался к нему, по-прежнему переполненный страстью лишь к одному — крепости.