Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

— Не поняла до сих пор?! — зло проговорил Яков. — Царь за тобой погоню послал, видела? Подумай — сам царь!

— Ему-то я зачем надобна?

— А затем, что у Никона была, затем, что воровские речи от Стеньки Разина передавала. «Слово и дело» за тобой, дура!

— Вам-то какая корысть прятать меня?

— И снова дура. Начнут пытать: ты такого наплетешь — у всех Хитрово в Москве головы полетят. Я вот все думаю — чем ты боярина присушила? Неужто и вправду колдовать можешь?

— И за что вас думными дворянами прозвали? — зло заговорила Аленка. — Простого рассудить не умеете: если бы я волховство ведала — давно бы судьбу свою нашла. А то бросает меня из стороны в сторону, как щенку в половодье, несет неведомо куда. Вот и сейчас везешь ты меня в глушь далекую. Куда, зачем? Что я там делать буду? Может, отпустишь меня?

— И куда ты побежишь?

— Домой. У меня мать жива.

— Об этом не думай.

— А убегу если?

— Видишь, за мной парубки скачут? Из-под земли вынут.

Яков сунул в руки Аленке вожжи, сказал сердито:

— Гони давай! Так мы до зимы к месту не доедем.

В Муроме долго не задерживались. Воевода половину своих слуг отослал домой, другую половину посадил на весла. Аленка наравне со всеми махала веслом, резала окскую мутную воду.

В Нижнем Новгороде воевода наскоро осмотрел крепость, сдал пушки и пушкарей, которые пришли в город на сутки позже. Аленка и здесь ничем не выделялась из работных людей. Потом пошли на Кузьмодемьянск.

Аленка сперва подумывала о бегстве, но чем дальше они плыли, тем яснее становилось, что схорониться не удастся. На всех пристанях она видела сотни колодников. Беглых ловили всюду, ковали в железо и везли не* известно куда. На воде то и дело встречались плоты с виселицами, на них раскачивались повешенные для устрашения других. Река несла на своих струях распухшие тела людей, по берегам пылали барские именья.

Старший из пушкарей как-то, вздохнув, промолвил:

— Ох-хо-хо! Взъерошилась Русь, вздыбилась. Что-то будет?

Воевода Побединский приезду Якова обрадовался. А вернее сказать, обрадовали его пушкари и пушки. Не мешкая, пушчонки установили на стенах крепости, воевода с гордостью показал вновь построенные укрепления, а Хитрово искренне пообещал отписать государю про нового воеводу похвальное слово. Это растрогало Побединского. И за ужином после второй чарки он сказал Якову:

— Не знаю, сударь мой, какими глазами ты на меня смотришь, но дядя твой, Богдан Матвеич, меня никогда не жаловал.

— Это ты, Иван Михайлыч, напрасно говоришь. Если хочешь знать, то сюда тебя по совету Богдана послали. Когда на думе зашел разговор о сих местах, государь сказал, что-де град Кузьмодемьянск хоть и мал, но стоит на зело причинном месте. И послать-де туда надобно делового, умного и честного человека. И оружейничий прямо указал на тебя. И не ошибся, как видишь. Черемисский бунт тут у тебя, я слыхал, был?

— Был.

— Ты воров с божьей помощью рассеял?

— Бунтовщиков я разметал, да надолго ли? Далее…

— Далее бог покажет. Богдан Матвеич пушек тебе послал и еще обещал. Обижаешься ты на него зря.

— Говорю тебе — нет у меня на него обиды! — Побединский выпил еще чарку.

— Не верю я. О грамоте, инородцу данной, ты ведь донес. А мог бы умолчать. Тем более, что знал — в грамоте окромя ссылки на государев указ ничего не было. И теперь Богдану буде скорбь великая.

— Я ему зла не хотел! И чтоб ты мне поверил — докажу сие.

— Чем?

— Сидит у меня в земской избе пристав из Москвы посланный. И велено тому приставу углядеть у тебя человека, коего вы с Богданом сокрыть хотите. И коли это правда — ночью ты не спи. Завтра пристав твоих холопов будет щупать.

— Хоть и все мои холопы без вины — за упреждение спасибо. Меня в пути уже обыскивали, никого не нашли. А пристав пусть…

— Бог с ним, с приставом. Ты мне расскажи, что государь о бунтовщике Стеньке думает. С волжских низов гроза идет великая.

— Перед отъездом был я на барском сидении. Почитай всю рать государь наш на ноги ставит. Большим воеводой супротив Разина назначен Петро Семенов Урусов — казанский воевода.

— Напрасно. Урусов медлителен, ленив…

— Но умен.

— Бунты, сам знаешь, пожару лесному подобны. Окромя большого пала, во всех концах очаги вспыхивать будут. Только успевай поворачиваться. Тут быстрота нужна. А Петро Семеныч…

— Ему в товарищи даны князья Борятинские, — Юрья да Данил. Те везде успеют. Князь Юрий Долгорукий да я, грешный, встанем на танбовской черте, Щербатов с Леонтьевым на саранской черте. Тебя усилят Бараков да Карандеев. Полки их соберутся скоро…

— Ой, скоро ли? Знаю я, как сборы идут.

— Верно говоришь. Государь наш собирается долго, зато бьет больно. Зажмем воров со всех сторон, и конец им.

— Дай-то бог.

Воеводы выпили еще по чарке, поговорили о том о сем и разошлись на, покой. Яков спустился по откосу к воде, разбудил спавшую в лодке Аленку, рассказал о приставе. Сам отвел ее в прибрежный лес, велел переспать ночь тут.

Утром пристав со стрельцами снова щупали холопов.

Сенька Ивлев — пройдоха, каких на свете мало. Всю Барышевскую слободу зажал в кулак. Грабит людишек так умело, что награбленного хватает и барину, и себе.

Как узнал Сенька, что воевода привез переодетую в штаны девку, сразу смекнул, что к чему. На радостях закатил пир. Во хмелю расхвастался:

— Покои, барин, я отведу вам самолучшие. Живите— милуйтесь. Девке надо хорошую одежу справить— справим. Украшайте своим благолепием усадьбу — мы вам служить будем.

— О том завтра на трезву голову поговорим, — сказал Яков. — А пока положи нас спать розно. Не для грешных дел я привез ее сюда. Девку надо от сыска спрятать. Попала она под «Слово и дело».

— Вона какая птица! — Сенька удивленно присвистнул. — Это совсем худо. Как узнают, что она здеся — зачастят ярыги, сыщики, пристава. Будут жужжать яко осы вокруг меда. Тебе отдохнуть не дадут.

— Я завтра же далее еду. А девку надо тут замуж выдать.

— Как это замуж? За кого?

— За холопа какого ни то. Имя ей смени, поставь под венец, и станет она холопкой. С чужим именем, с мужниным прозвищем. Лучше бы в глухой деревнешке какой-нибудь.

— Невдомек мне, боярин. Кто она всамделе-то? Пошто такая о ней забота?

— Она у Богдана ключницей была. По найму. Боярина к себе приворожила. Спуталась с бунтовщиками, по невежеству, Ее бы в застенок отдать…

— А боярину стало жалко?

— Это не твоя забота.

— Понимаю. Людям ее мы не покажем, а пока я жениха ей буду приглядывать.

На том и порешили.

Аленка и раньше знала, что возглас «Слово и дело!» заставлял людей шарахаться в ужасе: услышишь такое от царских приставов — не миновать тебе застенка. Она согласилась ехать на север, но настоящего страха не было.