Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

Тяжелые, низкие облака как из сита посевали землю мелким дождем. Сенька, кутаясь в башлык, поехал впереди, поп на только что подаренном коне последовал за молодыми.

Храм встретил их полутьмой, у налоя мерцала одинокая свеча… Отец Ферапонт неторопливо вошел в алтарь и, одев поверх рясы расшитую золотом фелонь, вынес два венца. Один венец отдал Сеньке, другой сторожу. Подойдя к стоявшей рядом. с женихом Аленке, сказал строго:

— Ты так с котомкой, в портках под венец и встанешь? Иди в правый придел, переоденься, причешись— невеста как-никак.

— После свадьбы выпорю, — икая произнес Сенька, но жених неожиданно заступился за невесту:

— На дворе сыро, холодно. Не могла же она в одном сарафанишке.

Аленка скрылась за дверью храмового притвора, выскочила во двор. У изгороди стоял конь. Отвязав поводья, Аленка вывела его со двора, прошла мимо кладбища на улицу и вскоре очутилась на околице. Вдали чернела опушка леса.

Отец Ферапонт снова ушел в алтарь, Сенька передал венец второму сторожу. Время шло, а невеста не появлялась. Мужики держали венцы, тревожно переглядывались. Наконец приказчик не вытерпел, бросился в притвор и тут же выскочил, заорал на весь храм:

— Эй, ты, б… долгогривая! Невесту проворонили!

На опушке леса Аленка увидела конного Савву.

Встретились — будто не расставались. Аленка спросила только:

— Куда теперь?

— Подалее отсюда. В Мурашкино поскачем, верст за сто. Там монастырь стоит, и мать-игуменья мне знакома. Укроет.

После короткой осенней вспышки холодов снова потеплело. Ласково грело солнце, по утрам ложились на землю легкие туманы, придорожные кустарники, затканные паутиной с бисером росинок на ней, сверкали как в волшебном убранстве.

На лесных дорогах было беспокойно. На большаках метались сыскные отряды, хватали всякого, кто попадался на пути, обыскивали, дознавались кто он и откуда. По ночам на тех же большаках раздавались дикие посвисты разбойных ватаг, выстрелы — стычки со стрельцами. Савву и Аленку несколько раз снимали с седел сыскные заставы, и спасала только грамота, данная боярином Хитрово к игуменье Секлетее. После Алатыря на большаки не выезжали, по ночам отсыпались у сельских попов, утром узнавали наикратчайшие пути и ехали по просекам, малым дорогам, а иногда по лесным извилистым тропинкам.

Так, от церкви к церкви, от попа к попу, добрались они до Мурашкина-села. До матери-игуменьи Секлетеи оставалось несколько верст пути. Переодев Аленку в сарафан и оставив лошадей в конюшне местного священника, в монастырь они отправились пешком. Аленка шла к новому месту с надеждой. Она устала от постоянного страха, от житейской несправедливости, от сознания своей беззащитности. По рассказам Саввы она поняла, что в монастыре идет тихая, суровая, но справедливая жизнь. Единственное, что смущало Аленку, — строгости. Выдержит ли она их со своим строптивым характером?

— Боюсь я, отче, — сказала Аленка, шагая рядом с Саввой по пыльной дороге. — Долго в монашках не удержусь. Нрав мой знаешь.

— Долго и не надо, — просто ответил Савва. — Ты до снега проживи.

— А далее?

— Оставлю я тебя пока одну. Сам уйду Илейку искать.

— Так ты же…

— «Ты же, ты же»… Не видишь разве, что на земле творится. Народ, нуждой гонимый, с родных мест сорвался: людишки бегут во все стороны, не зная куда прикачнуть главу свою, — баре, воеводы, пристава лютуют. Взбурлилась Русь, вспучилась, начнет хлестать через край — не удержишь. И скоро придет тако время, о котором Христос сказал: «Многие же будут последние первыми, а первые последними». И долго думал я, с кем нам рядом стоять, и понял: путь, который Илья выбрал, — истинный, господу богу нашему угодный. Ибо во все времена и лета заботится господь о роде человеческом и дарует ему полезное. Илья ныне около Стеньки обретается, и наше место там.

— Так, может, сразу туда, отче. Зачем нам монастырь?

Одному туда дорога опасна есть, а двоим… Ты под «Словом и делом» — не забывай.

Монастырь встретил их многолюдьем. Около высокой кирпичной стены на пожелтевшей траве лежали, сидели, стояли кучки баб, мужиков, детей. Многие были семьями, они жались около телег, приехали сюда со всем скарбом, видно, насовсем. Около одной телеги Савва остановился, оперся на посох, вроде бы отдохнуть. Могучий мужик с русой растрепанной бороденкой запрягал лошадь. Старая кобыла, кожа да кости, покачивалась в оглоблях и, когда мужик рванул, поднимая чересседельник, еле удержалась на ногах. На телеге сидели двое -пожилая с изможденным лицом баба и молодая, но крупная грудастая девка. Савва, обращаясь к ней, спросил.

— Богомольцы будете, бабоньки?

— Всякие, — сердито ответила молодая, но старая толкнула ее локтем и указала взглядом на отца.

— Помолишься тут, — сказал недружелюбно мужик. — Вторые сутки ворота на запоре.

— Што так?

— В монастыре сыск идет.

По выговору Аленка поняла — семья из мордвы. Спросила по-мордовски:

— Кого ищут?

Девка снова глянула на отца, тот ответил вместо нее:

— Беглых ловят. Игуменья — баба жадная, нахватала шатущих чересчур. Теперь и нам, тяглым, туда пути нет. Ты. вроде, поп, тебя, может, и пустят.

— Вижу — нам в сии врата стучаться не след. Если — там сыск…

Мужик сразу понял, что поп и молодка, как и они, ищут пристанища, спросил:

— Издалека будете?

— С-под Алатыря.

— Так и мы тоже оттоль, — он подошел к Савве, присел на корточки. — Думал я постричь моих баб в монашки, сам пустошь у игуменьи хотел просить. Все тут за тем же собрались. Слух прошел, что пустошами мать-игуменья богата, а в монастырском тягле ходить гораздо легче.

— На родном месте худо, али как?

— Обнищал совсем. Барин дом забрал, скотинешку, хлеб. А у меня окромя этой девки еще четыре малолетние. Надела на баб, сам знаешь, не дают… А здесь пустоши… Думал, получу землицы, окрепну, привезу дитев малых, брата. А теперь голова кругом идет. Куда теперь?

— Вчерась тут говорили — на Юнгу ехать надо. К Спасу в монастырь, — вступила в разговор жена. — Говорят, там тоже пустоши, а людей мало. Чуваша там кругом да черемиса. Они в монастырь не охотники.

— Замолчи, баба! До Юнги более ста верст, а кобыла наша то и гляди ляжет. Последние пожитки бросим. Что тогда?

Савва глянул на Аленку, та поняла его немой вопрос, согласно кивнула головой.

— Зовут тебя как?

— Ефтюшкой.

— А не махнуть ли нам, Ефтюша, на Юнгу вместе?

— Так кобыла же…

— У нас два мерина есть. Еще одну телегу купим; Девку мою дочкой твоей наречем, я вроде брата твоего буду. Доедем ведь, а?

— Пожалуй, — радостно согласился Ефтюшка. — Вы — мордва, и мы — мордва. Где ваши кони?

— В Мурашкино поедем.