Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

В селе Савва купил телегу с упряжью, на нее посадили женщин, а Савва с Ефтюшкой устроились на старой. Кобылешку привязали сзади. На рассвете мурашкинский священник проводил малый обоз на северную дорогу. Впереди их ждала черемисская река Юнга.

Через незаделанный еще пролом в крепостной стене выбрались узники в Ямскую слободу. Ивашка Шуст забежал к друзьям-ямщикам, Илейка и Сорока спустились в овраг за слободой. Там после душной вонючей ямы жадными глотками пили чистый, сладкий ночной воздух вперемешку с туманом. Наслаждались свободой. Скоро, осыпая глину, в овраг спустился Шуст. Отдышавшись, сказал:

— Ну, водохлебы, дело сделано. Все коногоны знают, что мы на воле. Утром они найдут Мумарина Левку и упредят. В городе тихо, коло тюрьмы шуму нет, стал-быть, побег еще не замечен.

— Надо бы подумать, как Миронка спасти, — сказал Илейка.

— Утро вечера мудренее, — заметил Сорока. — Надо итти на гать, поднимать людей, брать город. Крепость возьмем, вот тогда и…

— Ах, водохлеб, ах, удумал! — воскликнул Шуст, — Город мы возьмем, ай нет, а Миронко ждет. Пока мы на стены будем прыгать, воевода укажет вход в яму засыпать, узники задохнутся. Это во-первых. Во-вторых: узнают о побеге — к тюрьме не подступись. Надо итти туда сейчас же!

— Нас всего трое, что мы сможем?! Снова бросят в яму.

— Ты, Сорока, не верещи. Рыск — благородное дело. Слушайте, что я удумал…

Перед рассветом на землю лег туман, густой и тяжелый. Около ворот появились трое. Переднего стрельцы узнали сразу. Это был Минька-кузнец. За ним двое не-ели на рогожных носилках третьего. Стрельцы поняли— несут избитого. Ночной правеж — дело обычное. Один спросил Миньку:

— Еще одного заковал?

— Ах, — кузнец махнул рукой. — Народ пошел — сплошные разбойники. Кую днем и ночью.

Стрельцы открыли ворота, сквозь пленку тумана продрались двое с носилками. Минька во двор тюрьмы не пошел. Сонные стражи около входной ямы даже и не посмотрели на носилки. Если бы из ямы, другое дело.

Не успел страж поднять решетку, как сзади по голове тюкнули чем-то тяжелым. Веревка выскользнула из рук, решетка упала. Человек, лежавший на носилках, проворно вскочил. Больше ничего страж заметить не успел, рухнул в проходную щель. Шуст спрыгнул в проход, поднял решетку, крикнул:

— Выплывай, водохлебы! Воля пришла!

Из ямы один за другим выскакивали кандальники, растворялись в тумане. Миронко вышел последним. Он уже крепко стоял на ногах, только беспокоила поясница. Ивашка и Илья подхватили его под руки, выдернули из прохода.

— Куда теперь?

— На Ангашинскую гать, — сказал Сорока. — Нам более некуда.

— Верно, — согласился Шуст. — Но сперва в верхнюю тюрьму. Там нас Минька ждет.

— Ведь усекут! Скрываться надо.

— О себе думаешь, водохлеб, — язвительно произнес Шуст. — А там три сотни узников.

Все выпущенные из ямы — около тына, они не знали куда итти. Ивашка Шуст молча махнул в сторону тюрьмы, и толпа поняла его. Загремели ножные кандалы — все двинулись к тюрьме.

— Тише вы, тише! — шипел Сорока. — Весь город разбудите.

— Греми, ребята, ори! — крикнул Шуст. — Упавшим в воду — дождь не страшен. Нам нечего терять!

У верхней тюрьмы боя не случилось. Хитрый Минька сделал свое дело, как договорились. Заслышав шум, он подбежал к охранным стрельцам, крикнул:

— Спасайтесь, робяты! Колодники из ямы вырвались! — И побежал. Перепуганные стрельцы рванули за ним. Когда Шуст вбежал в тюремные сени, кузнец сбивал замки. Туман начал рассеиваться — узники обеих тюрем устремились к незаделанному пролому во стене.

Когда воевода поднял в городе тревогу, освобожденные узники были уже в лесу. Минька орудовал молотком и зубилом — срубал заклепки у кандалов и наручников. Каждому говорил:

— Железо не бросай. Придет пора — перекую на копейные наконечники, на мечи сгодится.

Пока кузнец орудовал зубилом, Миронко подошел к Илье, обнял его, сказал:

— Спасибо, друг. Если бы не ты…

— Полно, полно. Это не я, это Ивашка. Рысковый, калена вошь.

— Не говори так. До тебя в яме все умирать приготовились. Гришка — брат, вон, умер. Забили его.

— Слышал.

— Вместо него братом тебя назвать хочу. Нам с тобой теперь далеко шагать придется. Рядом, вместе?.. Хочешь?

— Благо. Братьев у меня как раз нету. А одному худо. — И поцеловал Мирона в губы. — У нас, казаков, сводных братьев побратимами зовут.

Дальнейший путь их лежал на Ангашинский мост.

Атаман Холка Кривой, когда в стан к нему пришли Илейка с тюремными сидельцами, воскликнул:

— Вы што, мужики, опупели?! Мне своих ватажников кормить нечем. Шутка в деле — четыре сотни ртов. Да еще и вы привели не менее. Ангаша-речка невелика, она, милая, такую ораву не прокормит.

— Это не твоя забота, косой дьявол, — ругнулся Ивашка Шуст. — Мы тут разбойничать не собираемся. Вот чепи на мечи перекуем — и на Кузьму. Пойдешь?

— Видно будет, — ответил Холка. — Моя ватажка невелика, нас мостик прокормит как-нибудь.

— Ну и дурак! Кого грабить-то будешь? Наших жен, вдов, сирот?

— На мою долю хватит и купцов.

— «Купцов»! Видел я — в котле твоем баранина варится. Овечье сало жрешь. Уж и другой-то глаз заплыл, ничего не видишь. Ведь знаю — стадо у пастуха отнял, наших же мужиков скотины лишил.

— Не горячись, Иван, — сказал Илейка. — Утром созовем круг и все как следует решим.

— Только не в моем стане!

— Тут, Холка, не твоя вотчина, тут мужицкая земля. Что они скажут, то и будет.

— Уж не ты ли, пришлый, мне указывать станешь? — Кривой взялся за рукоятку запоясного ножа.

— Вот возьмем Кузьмодемьянск, установим мужицкое воеводство — тебя непременно от моста вытурим. Для нас, что бояре, то и разбойники.

— Давай-давай! Веди своих живодеров на круг, — предложил Шуст.

За ночь Илейка прознал: всех, кто пришел из города в прошлые побеги, Холка в ватагу не принял, велел селиться ниже моста. Возникло два стана: разбойный и посадский. Городские беглецы кормились рыбой, грибами, ставили капканы в лесу. Грабить они не хотели, да и не умели. Как жить дальше — не знали, и была одна у них надежда — вот придет мятежный атаман Степан Тимофеевич, он скажет.

Долго не тянули — утром собрали круг. Сколько Холка не кочевряжился, а костер запалили в его стане, атамана посадили вровень со всеми. По казацкому обычаю на кругу все равны. Илейка оглядел поляну — народу собралось много. «Около тыщи, поди, наберется, — подумал он. — Если всех поднять — город будет наш».

Ивашка подошел к костру, спросил:

— Кому перво слово? Начинать пора.

— Говорят, у вас есть человек от Степана Тимофеича! — крикнули с опушки леса. — Пусть он скажет!

Илейка вышел на середину, поклонился на четыре стороны, поднял над головой шапку, смятую в кулаке, заговорил: