Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

Только здесь она поняла — жизнь ее висит на волоске. Сенька придал воеводе в служанки крепостную девку. Дня не прошло, приехали из Алатыря пристава, девку схватили, увезли в уезд. Там поняли, что схватили не ту, но девка пыток не вынесла — умерла.

И вот тогда пришел настоящий страх. Увел ее приказчик на дальний пчельник к пасечнику — Фадею, велел затаиться. Чтобы о побеге не думала — посадил одного сторожа у двери, второго около окна.

Ночью дед Фадей подсел на лежанку к Аленке:

— Не спится?

— До сна ли.

— Сенька правду сказал — ищут тебя?

— Ищут.

— И смерти предадут?

— Предадут.

— Может, тебе согласиться?

— На что?

— Замуж тебя хотят отдать.

— Замуж?! За кого?

— Есть тут на дальнем починке холоп Пронька. Обвенчают тебя, именем другим нарекут. А Пронька тот хворый.

— Вдовой сделать хотят?

— Это как бог положит. А может, воспрянет Проша-то? Сама из благородных али как?

— Холопка я.

— Тогда о чем думать. В другом ином месте тоже не прынц из сказки будет. Соглашайся и все тут.

— Думаю, моего согласия не спросят.

— Оно так, пожалуй, — дед покачал головой, замолк.

Кончалось бабье лето. Дни стояли теплые, мягкие, но по ночам выпадали дожди с холодными ветрами. Близилась осень. Для Богдана Матвеевича наступило хлопотное, заботливое время. Казанские, синбирские, арзамасские и танбовские полки требовали вооружения. Не хватало пушек, бердышей, а уж про пищали и говорить нечего. Созданные вновь иноземные рейтарские полки теребили государя — их вооружать надо было заново и крепко. Полковник рейтарского строя фон дер Несин не вылезал из оружейного приказа, просил ружей, сабель, протазанов. Заказанное на тульских заводах оружие исполнялось медленно, и немец, отменно матюкаясь по-русски, наседал на Хитрово ежедневно.

Когда из Усманского рейтарского полка прибыл Поган фон Загер, стало еще тошнее. Тот, кичась своим баронским званием, чуть не каждый день лез к государю, жаловался на Хитрово, требовал пушек, пороху и свинца.

А когда в Москве появился полковник Франц Ульф — совсем стало невмоготу. Собрав всех иноземцев, которые во множестве шлялись без дела по городу, Ульф решил донимать оружейничего измором. По-русски говорить он почти не умел и потому, составив огромный свиток требуемого оружия, приводил всю свою орду на подворье боярина, сам садился перед Богданом, клал на стол свиток, тыкал в него пальцем и закуривал огромную, как колодезная бадья, трубку. Табачного зелья боярин не терпел, в каморке от дыма нечем было дышать. Иноземцы, заполнив двор, щупали сенных девок, брали еду без спросу, вели себя как хозяева.

Наконец, с горем пополам рейтарские полки были осброены и ушли по назначенным местам.

Об Аленке в эти дни Богдан почти не вспоминал, но вот приехал из Кузьмодемьянска посыльный от Якова, и снова пришло беспокойство. Сначала боярину казалось, что про Аленку забыли. Все были заняты подготовкой к войне с бунтовщиками — не до колдуньи. Но посыльный рассказал, что в пути Якова дважды обыскивали, и тогда понял боярин, что заведенная тайным приказом машина работает, и что девку непременно выследят. Пока был около нее Яков, все обходилось ладно, но в Барышеве Аленка останется одна, и бог знает, что произойдет. Стало ясно, что вотчина — место самое ненадежное.

К этому времени на подворье появился Савва. Когда стало известно, что поп и девка-ведунья от Хитрово сбежали, никому не пришло в голову, что Савва может задержаться в городе. Поп не то чтобы рассчитывал сбить с толку ищеек тайного приказа — он просто не знал куда бежать. Да и бежать-то он согласился не ради своей вины, она была не велика, а ради Аленки. Москва не отпускала его, он знал, что если, даст бог, он убежит далеко, то о судьбе девушки ему не узнать никогда. Савва чувствовал, что связал их бог одной веревочкой, и след Аленки ему терять не надо. Отлеживаясь в укромном месте на окраине Москвы, Савва много думал.

Жизнь клонится к концу, а что полезного сделано? Семью так и не завел, богатства не нажил. А люду страждущему чем помог? Молитвами, словесами? Остался один яко перст. Слава богу, попалась в конце его жизненного пути Аленка, и нет теперь ближе человека, чем она. Сначала казалось — попутчица. А потом и не заметил, как вспыхнула отцовская боль за ее судьбу. Теперь в ней весь его мир. Один человек на свете, кому он нужен, едина душа близкая ему. Может быть, ближе, чем дочь единокровная. В молодости всего себя Савва решил отдать богу. Почитай пешком дошел до святых мест, вдоль и поперек исходил всю Палестину, был в Иерусалиме, у Гроба Господня. Казалось, утвердился в вере гранитно, облекся святостью, необъятно расширил разум свой. Думал великую пользу принести русской православной церкви, а что вышло? Невежественные служители храмов боялись его, просвещенность молодого попа пугала, святость отталкивала.

Очутился в мордовском селе Акселе, сел на церковный приход из двенадцати деревень, взялся ретиво приобщать инородцев к православной вере и преуспел немало. Влюбился было в поповну из соседнего села, но, помня завет апостола Марка, не женился. Ибо сказал евангелист: «Женатый печется, как угодить жене, а человеку надо думать, как угодить богу». Поповна сунулась было в лямку, дело дошло до архирея. Тот позвал Савву, спросил:

— Не женишься пошто? Приход без попадьи, все одно, что лампада без масла.

— Женщина — сосуд греха, Аз чистоту свою сберечь хочу, владыко. Какой муж, ваявши жену и покорившись ей, спасся? Адам из рая изгнан был, Самсон, покорив всех врагов своих, женщиною предан был. Соломон, постигший всю глубину премудрости, повинуясь женщине, дни свои окончил неразумно, сам веру свою предал. Ирод многия победы одержал, но, жене поработившись, святого Иоанна Предтечю обезглавил. Могу ли я после этого…

С тех пор в епархии стали глядеть на него косо. А потом начался раскол. Савва неистово кинулся на нововерцев, возненавидел Никона, чем ожесточил против себя половину соседских пастырей. Долго жил преданностью к старым обрядам, но, пришед в Москву, понял: старому и новому цена одна. Не то завещал людям Исус Христос, заветы его боярами, митрополитами попраны, и люди, богу служа, о народе не думают, о чистоте веры не помышляют, а более всего пекутся о корысти власть имущих, о своей мошне и чревоугодии. Он понял для себя: истинная правда не у столпов старой веры, не у никонианцев и не у царя. Истинно хотят добра людям те раскольники-старообрядцы, которые ушли в глушь, расползлись по лесам. Кто в скиты, кто в глухие починки по островам и берегам Керженца, Ветлуги, Унжи и Кокшаги. Они теперь привечают у себя, прячут непокорных беглецов, помогают им добывать волю и лучшую жизнь. И если раньше Савва хотел уберечь Аленку от мятежного Ильи, то теперь он понял — у него для них обоих спасение.