Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

— Это девясил. Кто восприемлет — девять сил появляется у него.

— Это тоже грецкий лекарь сказал?

— Это я сам знаю. У меня отец болел, тогда я к травам привык.

— Исцелил отца?

— Не успел. Его барин батогами забил.

— Вот оно как! — Игумен задержал ложку около рта, но Аленка подтолкнула его под локоть, снадобье выплеснулось в рот. — А поп как же?

— Какой поп?

— Тот, что привел тебя сюда.

— Он мне духовный отец, — нашлась Аленка. — Как и ты. Поешь теперь. — И пододвинула к игумену плошку с едой.

Игумен хотел было расспросить инока дальше, но от жареной утки исходил такой запах, что не утерпеть. Снадобья начали показывать свою силу.

Через неделю Антоний прочно уверовал в силу трав — здоровье его пошло на поправку. С Аленкой он по-прежнему был ласков и если расспрашивал ее, то только о травах, об их целебном назначении. Рассказы записывал в книжицу.

— Есть трава тысячелистник. Ее тебе тоже надо пить. Она в брюхе еду варить помогает, останавливает кровь в ранах. Есть аир болотный. Хорош от зубной боли, от десен гноения. Ушибы и опухоли полынью лечи, изжогу мятой. Чирьё целебствуй цветами — ноготками, гной — таволгой. Для ран свежих — лучше подорожника нет. А еще для этого хороши мать-мачеха, крапива, рута, горчавка.

Так в лечении, в разговорах прошел месяц. Игумен встал, ходил по монастырскому двору, потом уехал по наделам. Аленке совсем без игумена делать нечего. Первые два дня ходила по монастырю, осматривала ворота, степы. Поняла — монастырь все одно, что тюрьма — не убежишь. У ворот сторожа, па стенах монахи с пищалями, пушкари. Однажды, проходя по двору, услышала у ворот шум. Подошла, глянула, а под сводами Настя. Монахи-сторожа пустили ее в калитку и, кобели, тискали, пытались целовать. Настя отбивалась руками и ногами, бранилась по-мордовски. Монахи ржали, как жеребцы, лезли ей за пазуху. Аленка подбежала, крикнула:

— А ну, отпустите ее! Инако игумену нажалуюсь.

Монахи ринулись к воротам, один задержался, зло спросил:

— А тебе-то она зачем? Куда ты повел ее?

Аленка показала сторожу кулак, увела Настю в келью. Там, торопясь, Настя рассказала, что послал ее отец, чтобы упредить. У трех озер появился пристав из Москвы, допытывался у отца: куда девались приблудшие к нему поп и девка. Ефтишка мог бы соврать, но около него в тот час был игумен, и пришлось сказать правду. Игумен обещал приставу все узнать и, если под видом пария скрывается девка, — задержать ее и выдать.

Яков Хитрово был прав — приказная машина пущена, ее не остановить. Царю, чай, теперь не до колдуньи-девки, он, может, забыл про нее давно, а указ был, пристава по земле шастают, ищут девку и найдут.

Пока Аленка раздумывала, как ей бежать из монастыря и куда бежать, приехал игумен. Аленка по взгляду поняла — по ее душу приехал владыко. А тот позвал келаря, сказал:

— Ни из ворот, ни в ворота — никого! Пушки на стены поставить, пищальников круглые сутки со степ не убирать.

— Что стряслось, владыко? — спросил Тит.

— Воры Кузьмодемьянск взяли! То и гляди у нас будут.

— Господи боже, сохрани нас!

— Монастырских тяглецов будто подменили. Платить за пустоши никто не хочет, в Ярминске-селе мужики накинулись на меня — еле ноги унес. И еще новость: по повелению государя ищут девку-колдунью, и девка эта у нас в обители.

— Я догадывался, владыко. Это твой служка Ляксашка.

— Догадки мало. Надо истинно узнать, что он — девка. А то приставу донесем, а у него окажется… Смех и грех будет.

— Мало дел. Позову я его, да и посмотрим.

— Удумал тоже. Два мужа разоблачают третьего. Для чего? Вели истопить баню, вот тут его раздеть как раз кстати.

Аленка топила баню и все время думала, как бы вырваться отсюда. И надумала. Наносила воды, выскребла косарем полы до желтизны, раскалила каменку докрасна и шмыгнула к задним, запасным, воротам. Сторож было загородил калитку бердышом, но Аленка сказала, что владыка повелел принести в баню можжевельника. Такое бывало и раньше, потому калитка открылась. Аленка наломала в лесу охапку можжевельника, вернулась в баню, разбросала пахучую хвою по полкам, сбегала в каморку, собрала свои пожитки в котомку. Она рассчитала так — в баню игумен пойдет вечером, залезет в мойную, а она тем временем выбежит к воротам, вроде снова за можжевельником, страж в темноте ее котомку не заметит, выпустит.

Антоний, не глядя на Аленку, прошел через предбанник, скрылся в клубах пара, хлынувших из раздевальни. За ним вскочил туда же келарь Спустя минуту он вышел, сказал тихо:

— Иди туда. Владыко велит.

— Зачем? — так же тихо спросила Аленка.

— Спинку владыке потрешь, веничком похлещешь.

— Не пойду я!

— Что ты, что ты, — зашипел келарь. — Владыка ныне так зол, так зол. Иди!

— Отчего зол?

— Стенька Разин Кузьмодемьянск взял.

— Далеко это?

— Верстов двадцать отсюда.

— Вот как! Ну ладно, — Аленка скинула рясу, спустила портки, осталась в рубахе и подштанниках, открыла дверь. Келарю сказала: — Ты иди, Титушка, иди. Я владыке спинку потру, веничком его поглажу.

Антоний лежал на полатях вниз животом, над ним клубился пар.

— Разболокайся, — сказал он кратко и вроде ласково.

— Ничо. Я так.

— Не стыдись. О том, что ты девка, мне ведомо.

— Тем паче. Я греха боюсь.

— Тебе не греха надо бояться, а царского пристава.

— Перед царем у меня вины нет.

— Зачем тогда в портки спряталась?

— Затем, что колдуньей меня сочли. А я разве тебя колдовством вылечила?

— Чтоб я тебе поверил, и ты доверься мне, — игумен спустился с полатей. — Покажись!

— Ты что, девок отродясь не видывал? Где же святость твоя? — спросила Аленка, наливая в шайку крутой кипяток.

— Ни Авраам, ни Исаак, ни Иаков не гнушались женскими прелестями, а для нас до сих пор святыми остались. Я токмо гляну на тебя. Ну?! — Игумен проворно подскочил к Аленке, рванул рубаху за ворот. Аленка с силой оттолкнула его, он поскользнулся на мокром месте, рухнул на пол. Подняв шайку, Аленка плеснула кипятком на рыхлое брюхо игумена. Антоний взвыл волком, дверь распахнулась, в мойную ворвался келарь Тит. Он не успел ничего разглядеть в парном тумане, мелькнула перед его лицом липовая шайка, хлестнула по глазам крутым кипятком.

Аленка перескочила через завизжавшего келаря, набросила на себя рясу, вырвалась во двор. Мимо нее пробежал монах и, стараясь перебить крики и вопли игумена и келаря, завопил:

— Влады-ко-о! Стенька Разин у обители!

Около задних ворот страж захлопнул калитку перед носом Аленки, крикнул:

— Куда лезешь, дурной! Воры за воротами!

Взятие Кузьмодемьянска всколыхнуло всю округу: от Свияги до Суры по правому берегу Волги, от Кок-шаги до Ветлуги по левому. Если раньше мятежные люди Поволжья опасливо, кучками или в одиночку, тянулись в леса, то теперь к Кузьмодемьянску хлынули людские потоки со всех сторон. Шли лесные ватаги, брели беглые одиночки, срывались с места целые деревни. Поднялись почти все горные черемисы уезда, нарастал через Волгу приток луговых черемис. Опустели земли Спасского и Троицкого монастырей, поднимались монастырские крепостные Семиозерной, Раифской и Мироносицкой обителей.