Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

По обе стороны просеки стоял густой еловый и пихтовый лес. Дорогу эту Степка-есаул знал и разведку высылать не стал. Аленка, как и прежде, ехала впереди, рядом с Настей, за ними дремал в седле Кукин. Он ночью спал плохо — мучила старая рана. Солнце только что поднималось над лесом, освещая верхушки елей, внизу было сумрачно. Завал — сваленные поперек просеки, вперехлест, деревья — заметили поздно. Не успела Аленка натянуть поводья, как из завала блеснули две искорки, раздались выстрелы, и белый конь, подарок Ивашки, рухнул на дорогу. Аленка, успев бросить стремена, вскочила быстро, крикнула:

— Настька, коня!

Перепуганная Настя свалилась со своей лошади, Аленка мгновенно вскочила в седло, выхватила саблю:

— Казаки! За мной!

Есаул вырвался вперед, загородил конем дорогу, крикнул зычно на весь лес:

— Назад! Все назад!

— Как это назад?! Они у меня коня убили. Казаки, вперед!

— Ты что, атаман! Это же засека.

— Пушку ставь!

— Посмотри назад! — гремел Кукин. — Мы в ловушке.

Сзади, в трехстах саженях, с треском валились на просеку густые, разлапистые пихты.

— В стороны и ложись! Не то перекокают по одному.

У Аленки почему-то не было страха. Ее всю захлестнула злость — убили любимую лошадь.

Кукину два раза повторять не пришлось — ватажники рассыпались по сторонам, просека опустела. Прошло минут десять, засека молчала. Наконец, Кукин крикнул:

— Эй, воины! Чьи вы?

— Мы батькины! — раздалось из завала. — А вы чьи?

— А мы мамкины!

— Ого-го-го! Стало быть, родня. Выходи, кто посмелее — не тронем!

Аленка шагнула было вперед, но Кукин опередил ее, вышел на просеку, двинулся к завалу. Он уже знал, что кричат свои.

— У вас шо — очи повылазили? Своих бьете! Покажись, кто отчаянный.

С завала, раздвинув ветки, спрыгнул человек, подошел к Кукину, что-то сказал. Аленка увидела, как есаул махнул рукой — мол, подходите, тут свои. Издалека узнала — с Кукиным рядом стоял горбун, какого встретили они с Илейкой на пути в Москву.

— Вот наш атаман, — сказал Кукин, когда Аленка подошла.

Она подала горбуну руку:

— Ай-яй, Федор, как нехорошо. Второй раз и все из-за пенька бьешь. По-иному-то не умеешь?

— Погоди, парень. И верно, где-то я тебя видел.

— Вспоминай.

— Что мы тут стоим. Пойдем в стан — вспомню. А коня освежуйте — на махан пойдет. Жратвы, поди, что и у нас — маловато.

Стан у ватаги находился рядом. Только Аленка подошла к костру, как в стороне, раздалось:

— Ой, доченька! Ты досе портки не сняла?

— Видно судьба моя такая, тетка Настя.

И тут горбун вспомнил, как чуть было не отнял у парня пистолю там, на реке Оке. Обнял Аленку, сказал строго:

— В обмишулке не меня вини — себя. Шелом княжецкой брось. Инако в лесах все пули, все стрелы будут твои. Мне еще ночью доглядчики донесли — встало в деревне войско, воевода в медном шеломе, нашлепки серебряные — видать, князь. А рать вся в черном на головах, шеломы черные же. Молись богу, что утром встретились. Будь ночь — перебили бы друг дружку. Вот оно как.

— Ты прав, атаман, — сказал Кукин. — В казаки мы заверстались, а обычаев не переняли. У казаков не только в войске, а у каждой сотни свое знамя есть. И нам бы пора знамена заиметь.

И тут горбун, как будто вспомнив что-то, подошел к поварихе, шепнул ей на ухо несколько слов. Та ушла. В это время подошел Савва, его горбун узнал сразу. После объятий Савва спросил:

— А прежний атаман где?

— Убит, царство ему небесное. Теперь вот я ватагу веду. Старых почти не осталось. Только вот мы с поварихой да еще с десяток. Остальные новые, в этом году прибрели с разных концов. Илья Иваныч-то где?

— Илья атаман теперь. Кузьмодемьянск взял. Там воюет.

— А мы все еще Разина ждем. А он что-то с Волгой расстаться не может.

— Степан Тимофеич шибко ранен. На Дон лечиться ушел. Теперь нам самим в едино место сбиваться надо.

— Куда же, хотел бы я знать?

— Мы, вот, идем к Темникову. А вы?

— На Олатырь было собрались.

— Пошто на Олатырь? — спросил Кукин. — Олатырь месяц тому взят и острог спален. Вы бы лучше на Мурашкино пошли, на Орзамас. Там, сказывали, князь Юрья Долгорукой лютует.

— Супроть князя у нас руки коротки.

— Тогда идите на Темников, — посоветовал Савва, — Только иной дорогой.

— Верно, — заметил Кукин. — Если вместе, то мы не только сено, солому вокруг сожрем. Тебя как зовут-то?

— Федька Сидоров.

— Договорились, стало быть, ищи нас под Темниковом.

К костру подошла повариха Настя. Она подала атаману два куска пестрядинного полотна. Один был выгнан красной и зеленой нитью, другой красной и синей.

Горбун размотал первый кусок полотна, положил на плаху, оттяпал ровненько топором длинный лоскут, сказал:

— Вдолину буде как раз, а вширь маловато, — и оттяпал еще один такой же лоскут, протянул поварихе, — Скоренько обмечи и сшей. — Потом отрубил два лоскута красно-зеленого цвета, подал Настьке. — И ты шей, а мы пока древка соорудим.

Через час знамена были готовы, приделаны к древкам. Красно-зеленое знамя досталось Аленке, другое Сидоров взял себе.

— Теперь-ча мы друг друга издали узнаем.

Кукин по казацкому обычаю приделал к нижнему концу древка ременную петлю, отдал Настьке.

— Отныне ты будешь знамя носить. Ногу вденешь в петлю и — с богом.

Еще через час Аленкино войско выступило в путь.

Впереди отряда пустили Настьку. Над ней, слегка выгибая древко, трепетало на ветру пестрядинное красно-зеленое знамя.

Вторая ночевка была в селе Петаково. После совета с Саввой и Кукиным Аленка хотела было итти спать, но пришел Ефтюшка. Переминаясь с ноги на ногу у двери, он сказал:

— Что делать будем, атаман? Припасы кончаются. Солонину сожрали, мука на исходе…

— Как это так, Ефтихей? — удивилась Аленка, — Полсотни телег было нагружено…

— Так ведь более тыщи ртов, сама посуди.

— Но двое суток только прошло. Неуж все кончилось?

— Когда все кончится — будет поздно. Я заранее упредить должон.

— Верно, Ефтюха, — похвалил его Савва. — Мы подумаем.

— Слушай, Кукин, — сказала Аленка, когда Ефтихей ушел, — вот ты дважды атаманом был. Где корм людям доставал?

— Вестимо где — в барских усадьбах. Там завсегда кормов понатаскано…

— Но ты говорил — грабеж не по душе. Как же?

— Грабеж, атаман, это когда мужика обдирают, его кровное тащат. А у бар разве грабеж. Это мужики свое наработанное берут, поскольку им есть нечего, одеться не во что. Тут греха нет. И нам бы пора усадебку присмотреть, которая побогаче. Вот тут Барышевка недалеко есть, боярина Хитрово именьишко.

— Это Барышевска слобода что ли?! — воскликнул Савва.

— Она самая.

— Так мы там летом бывали.

— У меня там муж недовенчанный есть, — Эти вроде бы шутейные слова Аленка произнесла печально, и только один Савва понял эту грусть, сказал: