Алексей Шишов - Унгерн. Демон монгольских степей

— Тогда откуда у вас в камерах такие заключённые, как паровозные бригады в полном составе» пастухи с китайской территории, харбинские купцы и прочие невоенные люди? Это же не красные партизаны из тайги.

— Эти люди не подчинялись моим требованиям. И потому я приказывал брать их под арест. Для их же личного блага. В противном случае их могли лишить жизни мои конники.

— Но ни один из них не был отдан вами под суд.

— Зачем эти бумажные проволочки? Сейчас идёт война с большевиками и весь закон должен заключаться в словах командного состава.

— Я вам повторяю» господин барон. Всё, что творилось вами на станции Даурия, есть беззаконие в условиях военного времени. И генерал Лохвицкий приказал мне лично это зло пресечь.

— И что тогда ждёт меня, как командира Азиатской конной дивизии?

— Не скрою, барон: наши судебные чиновники готовят на вас уголовное дело.

— Что тогда мне делать? Бросить дивизию? Уехать на родину, в Австрию?

— Не советую. На КВЖД, в городе Харбине генерал Хорват печётся о соблюдении законности. Как российской, так и китайской. Он вам не позволит бежать через Маньчжурию...

Действительно, читинские судебные чиновники собрали целое дело по обвинению генерал-майора Унгерна в правонарушениях, прежде всего тяжёлых, связанных с «лишением жизни». Однако атаман Семёнов не дал делу хода. Да и не мог дать в той ситуации. Документы, подготовленные для начала судебного процесса, «легли под сукно».

Тогда возмущённый происходящим командующий Дальне-Восточной Русской армией генерал Лохвицкий решил напрямую подчинить себе Азиатскую конную дивизию, желая отправить её с тыловой железнодорожной станции на фронт против красных партизан. От такого подчинения барон Унгерн отказался наотрез. По такому поводу у него состоялась беседа по телеграфу с Читой, с атаманом Семёновым:

— Докладываю. Лохвицкий требует прямого подчинения дивизии лично ему, как командарму.

— Такое пожелание он высказал и мне, как главнокомандующему.

— Что вы ответили Лохвицкому?

— Я ему отказал. Азиатская конная дивизия будет и дальше подчиняться только лично мне, как атаману.

— Какие распоряжения будут мне?

— Завтра снимаете дивизию с квартир и в полном составе следуете к Акше. Линию монгольской границы не пересекать.

— Мои дальнейшие действия?

— Все последующие распоряжения получите в Акше лично от меня. Никаких приказов Лохвицкого впредь не исполнять.

— Вас понял. Приступаю к выполнению задачи...

Генерал Лохвицкий, человек настойчивый, решил ещё раз убедить барона Унгерна подчиниться его требованиям. В Даурию из штаба командующего белой армией был послан капитан Никитин, уже не раз бывавший здесь в служебных командировках. Когда в августовский день он сошёл с поезда, то поразился увиденным: на станции не было ни одного военного патруля, а кабинет коменданта станции был закрыт на висячий замок.

Капитан-каппелевец поспешил в даурский военный городок. Его казармы, конюшни и коновязи были пусты, двери распахнуты настежь. У штабного дома стояло несколько осёдланных коней. От всей Азиатской дивизии были в Даурии только генерал-майор Унгерн, его адъютант и нескольких бурят-конвойцев. Представившись командиру дивизии, капитан Никитин спросил:

— Позвольте спросить, господин барон. Где ваши полки? Почему казармы так спешно оставлены?

Ничего не говоря, генерал Унгерн взял посланца командующего за рукав выцветшей и во многих местах заштопанной защитной офицерской гимнастёрки и подвёл к открытому окну:

— Вы видите, капитан, вон ту сопку, что едва просматривается нами из окна?

— Вижу, господин барон.

— Это направление, куда ушла Азиатская конная дивизия.

— Если не ошибаюсь, по карте там Акша?

— Угадали, там действительно Акша. Сейчас я выезжаю туда из Даурии с моими последними бурятскими солдатами.

— Что мне передать в таком случае командующему, господин барон?

— Будьте любезны передать генералу Лохвицкому, что если он вздумает догонять мою дивизию, то пусть скачет из Читы к Акше. Но застанет ли он меня там — сказать вам сегодня, капитан, я просто затрудняюсь...

Капитан Никитин оказался в полной растерянности. Он, фронтовой офицер, каппелевец, понял одно: генерал фон Унгерн оголяет тылы белогвардейцев на линии железнодорожной магистрали. И уходит из Даурии без приказа. Никитин спросил:

— Господин барон. А кто же будет защищать Даурию? Какой гарнизон?

— Я пока оставляю здесь китайскую сотню подпоручика Гущина. И японскую сотню числом в 70 человек. Здесь пока ещё находится часть дивизионного обоза: 189 подвод с возчиками.

— Хорошо, я доложу об этом генералу Лохвицкому. А кого оставляете в Даурии за себя, смею спросить?

— Известного вам полковника Сипайло. При нём будет находиться комендантская команда.

— Но это же человек-зверь. Разве можно на него положиться?

— Почему бы нет? Вполне можно. А что говорят о нём в штабе генерала Лохвицкого?

— Говорят, что в этом вашем человеке совмещаются садизм и ложь, зверство и клевета, человеконенавистничество и лесть, подлость и хитрость, кровожадность и трусость...

— Можете не продолжать, капитан. Вы храбрый офицер, из фронтовых. По орденскому Георгию вижу. За такие слова другой был бы уже арестован и наказан.

— Вы считаете, господин барон, что такая характеристика не для Сипайло?

— Для меня полковник Леонид Сипайло — образцовый начальник дивизионной контрразведки. Не вам обсуждать моих помощников.

— Понял. Что прикажете ещё доложить моему начальству?

— Когда моя дивизия займёт Акшу, китайская и японская сотни с обозом уйдут из Даурии. Такой приказ Сипайло уже отдан мною лично.

— А что будет с Даурией? Со станцией, военным городком?

— Генерал Лохвицкий и атаман Семёнов могут взять её под свою охрану. Военный городок передаётся в полной сохранности, но без запасов провианта и фуража. Мне здесь делать больше нечего. Мой адъютант есаул Макеев проводит вас до станции. Передайте генералу Лохвицкому всё, что вы здесь видели и слышали.

— Будет передано.

— И скажите ещё Лохвицкому, что не ему командовать мной в восточных делах...

К концу августа унгерновская конная дивизия в полном боевом составе сосредоточилась в ближайших окрестностях Акши. Это был небольшой степной город на южной окраине забайкальских степей. От монгольской границы — всего пятьдесят вёрст, от Даурии — триста вёрст. Там барон окончательно понял, что атаман Семёнов решил приступить к реализации химерного плана создания Великой Монголии.

К этому Семёнова подталкивала неблагоприятная для него ситуация, которая складывалась в Китае. Могущество генеральского клуба «Аньфу» в середине 1920 года катилось к закату. Он вступил в борьбу с чжилийским генералитетом, который претендовал, и не без оснований, на первые роли в Китайской республике. Аньфуисты были склонны побороться с чжилийцами, но на сторону последних стал могущественный, обладавший немалой собственной силой Чжан Цзолинь, генерал-инспектор Маньчжурии. Фактически же он был полновластным хозяином большей части её территории.