Алексей Шишов - Унгерн. Демон монгольских степей

Чжан Цзолинь мечтал о создании собственного государства. По его замыслам в него должны были войти собственно Маньчжурия и обе Монголии — Внутренняя и Халха. Однако Чжан Цзолинь, чтобы не подвергать себя лично большой опасности, не стремился формально стать главой новой страны на Дальнем Востоке. Он готов был реанимировать императорскую династию Цинь, сделав наследника Пу И номинальным правителем. Сам же при этом он фактически оставался хозяином положения. И подписанные императором указы исполнялись бы только после личного распоряжения Чжан Цзолиня.

В Токио пришлось выбирать между клубом «Аньфу» и Чжан Цзолинем, который всё больше склонялся к сотрудничеству со Страной восходящего солнца. Японцы приняли его сторону, реально надеясь (как показали последующие события) утвердиться на этом огромном обломке Поднебесной империи маньчжурской династии Цинь.

Атаман Семёнов, внимательно следивший из Читы за событиями по ту сторону пограничного кордона, прокомментировал происходящие в Маньчжурии события так:

— Японцы забывают сказку про свирепого маньчжурского тигра, который не потерпел над собой хозяина-человека. Он сожрал его после того, как отъелся и отоспался...

Иносказательно высказался по такому поводу и барон Унгерн фон Штернберг, который тоже следил самым » заинтересованным образом за маньчжурскими делами:

— Похоже, что японцы уготовили мне с атаманом Печальную участь изгнанников в монгольские степи. Но двоим в Халхе будет тесновато...

Семёнов уходить из Забайкалья в Маньчжурию, как это было два года тому назад, не собирался. Его «звали» просторы Халхи, ведь не зря же он так пёкся о получении титула цин-вана. Но атаман как-то совсем забыл, что этот титул ему присвоили не халхинские князья, а племенные вожди Внутренней Монголии, давно бывшей лишь частью одной из китайских провинций.

Унгерн, отсылая обратно в Читу капитана Никитина, не сказал ему, что намерен задержаться в опустевшей Даурии на несколько недель. Причиной тому был станционный телеграфный аппарат, который стал единственным источником получения достоверной информации о ходе Гражданской войны в Забайкалье и «внешнеполитических» событиях в маньчжурских городах Мукдене и Харбине.

За эти несколько недель в сосредоточенной в Акте и её степных окрестностях Азиатской конной дивизии «расцвело» дезертирство. Бежали по домам не только буряты и монголы, но даже русские казаки. Когда барон Унгерн наконец-то прискакал в Акшу, то после выслушанного доклада полковника Шадрина о состоянии дивизии на сегодняшний день «впал в бешенство»:

— Что такое! Две сотни всадников-инородцев и казаков разбежались с войны по домам? Почему силой не оста но вил и дезертиров? Почему ни одного не расстреляли перед строем?

— Позвольте объяснить, господин барон. Дезертиры уходили по ночам, с оружием. Окажи они сопротивление, мы могли потерять немало верных всадников.

— Не могу вас похвалить за такое решение, полковник Шадрин. Где больше всего набирается дезертиров?

— В сотне, которой командует штабс-капитан Рухлядев. Почти четыре десятка бурятских солдат.

— Сколько в этой сотне русских офицеров?

— Двое. Сотенный командир штабс-капитан Рухлядев и казачий хорунжий Ефимов. В дивизии с весны прошлого года.

— Тогда вот мой приказ: сегодня же обоих расстрелять перед строем. Оба они оказались плохими офицерами. И им не место среди нас.

— Но смею заметить, господин барон, что их казнь может повлиять на самочувствие многих дивизионных начальников.

— У Фридриха Великого и Николая Первого офицеры палочной дисциплины не боялись.

— Опять же, смею заметить, господин барон, в прусской армии палками наказывали только нижних чинов.

— Правильно. Поэтому я и приказываю офицеров за нерадение к службе расстреливать, а не применять к ним меры физические. Вы что, разницы не понимаете...

Сотенные офицеры были расстреляны в тот же день перед строем. Их обвинили в том, что именно они подбивали своих подчинённых — солдат-бурят к побегу по домам. Приговорённые к смертной казни, воевавшие с 14-го года, держались мужественно, зная, что их участь решена окончательно и бесповоротно.

Один из офицеров, штабс-капитан Рухлядев сумел передать через своих полковых друзей прощальный подарок любимой жене — обручальное золотое кольцо. Оно было завёрнуто в клочок бумаги, на котором офицер написал чернильным карандашом всего четыре слова:

«Погибаю ни за что».

...В Акше Унгерн так и не получил никаких приказаний от атамана Семёнова. Тот, сидя в Чите, словно забыл на целый месяц о существовании Азиатской конной дивизии. А та во главе с белым бароном оказалась «окружении. На брошенной станции Даурия обосновались каппелевцы, уже давно обещавшие повесить фон Унгерна за всё, им здесь содеянное. К тому же к Даурии приближался с севера крупный партизанский отряд неустрашимого Лебедева. И он тоже пощады белому барону давать не собирался, помня о разорённых «азиатами» забайкальских поселениях.

Но это было ещё не всё. В Маньчжурии китайские власти, словно по чьей-то подсказке, затеяли шумную «возню» вокруг реквизиций, проводимых Унгерном и Семёновым на железной дороге. Естественно, что большая часть такой военной «добычи» попадала к бесконтрольному даурскому коменданту.

Унгерн начал метаться по югу Забайкалья. Азиатская конная дивизия дошла до озера Долон-Нор и повернула обратно, к Акше. В эти дни в Забайкалье произошли важные события, о которых барон Унгерн-Штернберг узнал с большим запозданием. Атаман Семёнов подписал с «буферной» Дальне-Восточной республикой мирное соглашение. Он передал гражданскую власть в Забайкалье Народному Собранию и перенёс свою штаб-квартиру из Читы в Даурию. Переговоры семёновцев с делегацией ДВР проходили на железнодорожных станциях Гонгота и Хабибулак.

Когда семёновский гонец принёс новость в трудно отысканную степную ставку барона, Унгерн-Штернберг не сдержал своих чувств:

— Наконец-то! Теперь у атамана есть всё, чтобы заняться подготовкой военной экспедиции в Халху...

Однако ожидание барона не сбылось. Атаман Семёнов продолжал «не помнить» о столь бережно опекаемой им Азиатской конной дивизии. Никаких приказов за много недель! Унгерн понимал всю опасность сложившейся ситуации: полное бездействие, если не считать конных переходов, расхолаживает бойцов дивизии. Если опять вспыхнет эпидемия дезертирства, То дело будет похуже мятежа харачинского полка в Даурии. Там был броненосец «Грозный» с его пушками, а здесь кругом степи да глухие леса вокруг многочисленных одёр. Разбежаться могла не только конная сотня, но и большая часть дивизии.