Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

– А купец наш-то долго так по кустам бегать будет? – спросил, вдруг хитро прищурившись, старший ватаги.

– Пока прощение у Ветлуги не попросит, – серьёзно ответил юноша и ещё раз метнул в охоронцев свой пронзительный, как синяя молния, взор.

Те опасливо отошли, – бегать по кустам вслед за хозяином им вовсе не хотелось.

– Ну силён, ну Дубок! – вдруг громко расхохотался старшой. – Теперь я понял, отчего наших работников на пристани в Киеве так скрутило, ха-ха-ха!

За ним стали хохотать остальные работники и даже не понявшие ничего хазарские охоронцы.

«Всё-таки не сумел я до конца пути тайну соблюсти», – с горечью думал про себя Дубок, помня, как наставлял его перед дорогой старый волхв: «Тебе, брат, особое доверие волхвы киевские выражают. Отправишься в Нов-град и расскажешь, что у нас деется, да про гибель отца Хорыги. Он с волхвом Древославом был дружен, коли сможешь, найди его и поведай всё собратьям нашим, а ежели случится, то и воеводе новгородскому Ольгу про то, как крестят киян, как суд церковный греческий учредили, и обо всём остальном. Передашь, что волхвы, и старейшины киевские, да и люд наш, Правь истинную славящий, подмоги просит от Руси Новгородской. Отправишься сразу после праздника, как только купцы начнут разъезжаться и караваны двинутся по своим путям. – Старик ещё раз оглядел Хорыгиного потвору с широкими раменами и литой шеей. – Телом ты на волхва никак не похож, никому и в голову не придёт помыслить, что ты имеешь какое-то отношение к нашему сословию, вот только одно, очи… Ты, Дубок, коли с купцами, стражниками или людьми княжескими говорить будешь, старайся особо в глаза им не глядеть…»

«Эх, подвела воинская жилка, что ж теперь?..» – корил себя молодой потворник.

Послышались шаги, и к костру подошёл старший ватаги.

– Держи, брат Дубок, или как там тебя на самом деле, – молвил жилистый верховода, протягивая юноше несколько монет. – Я с купцом поговорил, он упирался вначале, а потом согласился, что лепше будет, коли ты уйдёшь. Уходи, пока он напуган, как только опомнится, велит охоронцам убить тебя. Здесь четверть того, что ты заработал, но лепше быть бедным и живым, чем богатым, но мёртвым.

– Благодарю, только мыслю, и Ветлуге уйти надо, не простит ему хазарин, что повиниться перед работником пришлось.

– Нет-нет, – замотал головой ватажник, – за двоих мне хазарин точно голову снимет. И не проси! – И он заторопился по своим делам.

«И не буду, – молвил про себя юноша. – Этих денег, – он подкинул в крепкой длани полученные монеты, – Ветлуге хватит, а я к деньгам не привык».

Когда после тяжкого дня все заснули крепчайшим сном, две тени бесшумно покинули стан.

Ветлуга, по его словам, бывал в Нов-граде не раз, там у него были знакомцы, и он обещал вывести Дубка на местных волхвов.

«Что-то не разумею я, о ком мне писал в доставленном письме преподобный Панфилос, о ком это он, что, мол, опытны и стоят десятерых, что надёжны и умеют действовать скрытно? – метал из-под нахмуренных бровей сердитые взгляды на подопечных Михаил Сирин. – Киевский архонт подпадает под всё большее влияние легатов, а вы посланы лишь затем, чтоб услаждать свои телеса да заигрывать с язычниками?»

Трапезиты вернулись к себе в мрачнейшем настроении.

– У нас совсем мало времени, – холодно молвил Евстафий. – Мне сообщили, что Энгельштайн собирается уехать в свой Искоростень, почуял, видно, опасность старый лис, хочет ускользнуть в свою нору, отсидеться, а в самый неожиданный момент вернётся, чтобы украсть жирную добычу. А в лесах достать его будет очень трудно.

– Тогда в самом деле времени у нас просто нет, значит, никаких стычек с местными устроить уже не успеем.

– «Альфа» отпадает, остаётся план «Омега». Отныне нет Дорасеоса с Евстафием, уехали, тут только Божедар и Устойчивый, которые слыхом не слыхивали, видом не видывали никакой Визанщины окаянной и подлых греческих лис! – закончил свою, как всегда грустно-шутливую речь полнотелый трапезит. Лик его тронула кривая ухмылка, но глаза остались холодными и серьёзными. – Сходи на Подол, нам надо нанять пару людей…

Дорасеос шёл хмурый и задумчивый, оттого что дело, ради которого они с Евстафием были посланы в столицу россов, пока не двигалось, во всяком случае, так, как того хотелось бы. Противник оказался достаточно опытным, он лучше знал жизнь и привычки северных скифов, потому как проживал в этой стране уже немало лет, но как это объяснить митрополиту Михаилу, а тем более Панфилосу? Как оправдание собственного неумения?

Повернув за угол и более по привычке, нежели по необходимости, оглянувшись, прежде чем начать спускаться к Подолу, грек вдруг остановился, как будто наскочил на невидимую стену. Тяжкие мысли, да и вообще всякие мысли мигом испарились из головы, как редкие капли с раскалённой жаровни… – снизу навстречу шла с двумя плетёными корзинами в руках та самая волшебная дева… Весь мир снова куда-то пропал. Осталась только её походка, гордая и лёгкая, будто плывущая над землёй мягкими постолами с красивым переплетением кожаных ремешков у тонкой щиколотки. Она тоже заметила его и, приостановившись на краткий миг, как почудилось трапезиту, пошла ещё грациознее и плавнее, как будто уже не по тропе, а над нею, и корзины в её полусогнутых руках казались такими же невесомыми. Лик Дорасеоса пошёл красными и белыми пятнами, его снова, как там, на колдовской поляне, бросило в жар и в холод одновременно, чело покрылось испариной, а ноги как будто онемели. Она подошла и заговорила, а он ничего не понимал и, наверное, даже не слышал…

– Артемида! – Он даже не знал, прошептал ли он волшебное имя, или проговорил вслух.

Она рассмеялась звонко и весело.

– Дивоокой меня зовут, а ты, кажется, Божедар?

– Божедар, – кивнул он, с трудом сгибая ставшую вдруг совершенно негнущейся шею.

Находясь среди россов и усваивая уроки Устойчивого, он уже кое-что понимал из разговоров местных жителей, но ещё далеко не всё. Но главное было не в словах: впервые он зрел волшебную деву так близко – не из-за кустов у мовницы и не в полумраке у ночного костра, где её появление казалось больше сном, чем явью. Он с удивлением узрел, что внешне они даже схожи – такие же светлые, чуть волнистые волосы, голубые глаза, сильное тело…

– Чудной ты, Божедар, да и речёшь странно, ты иноземец, что ли? А отчего тогда имя наше, словенское? Что, не разумеешь меня? Ну ладно, помоги мне корзины донести домой. – Она едва качнула наполненными доверху какими-то мелкими жёлтыми фруктами корзинами, как они тут же оказались в сильных руках трапезита, опьяневшего от неожиданного счастья, как от целого кувшина неразбавленного вина. Он не ощущал ни тяжести корзин в руках, ни собственных ног, только волшебное присутствие девы, как будто её божественный стан был окружён светлым облаком и он, попав в сие невидимое облако, плыл за богиней, как по самому небу.