Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

Двинулась древлянская конница, всё ускоряя бег, и не услышала за боевыми кличами и топотом копыт, как позади из леса выкатилась молчаливая волна других конников, одетых в кольчуги и островерхие шеломы, иные с железными наплечниками и наручами, с железными пластинами на груди и чреве. Если бы кто пригляделся, то узрел, что у большинства воинов броня и щиты с отметками многих схваток и летят они, пригнувшись к выям своих боевых скакунов, привычно и споро. Энгельштайн с Отто и Пыреем, шестью охоронцами и двумя людьми юного Александра оказались аккурат между двумя лавами конницы – одной, уже скрестившей копья и клинки с киянами, и другой, настигающей первых сзади и охватывающих древлян луной-макошью.

– Los, schneller! – закричал всегда невозмутимый Отто, и все сорвались с места вслед за ним, не ожидая от Пырея перевода.

Цепочка из одиннадцати летящих во весь опор всадников понеслась через недозрелые нивы к лесу, а им наперерез мчались грозные вои киевского князя. Краткая по времени, но очень долгая в сознаниях тех, кто старался уйти от верной смерти, скачка неумолимо сближала тех и других. Высокий крепкий охоронец юного Александра, похожий ликом на кочевника, на своём быстроногом коне вырвался вперёд и, оглянувшись, что-то начал кричать на непонятном Отто и епископу языке. Черноволосый молодой охоронец ответил ему на той же тарабарщине и поравнялся с Отто и Энгельштайном, подбадривая их и изо всех сил стегая коня. Ещё несколько усилий… так близок спасительный лес. Чудилось, что в сверхнатужном беге кони вырвут собственные жилы. В этой сумасшедшей скачке часть охоронцев легата начала отставать. Скачущие последними два франка на широкогрудых, сильных, но не столь лёгких на ногу конях и два дородных бородатых древлянина не успели проскочить перед несущимися им наперерез воинами, и их смело железной гребёнкой копий, как выпадающие волосы на лысеющей голове. Скрежет железных наконечников о железо кольчуг и наручей древлянских воинов, жуткое ржание раненых скакунов, возгласы вылетающих в недозрелую рожь охоронцев прямо под копыта коней атакующих – все эти звуки остались позади, уносимые вихрем смертельной скачки. Похожий на кочевника воин, ещё раз оглянувшись назад, заметил, что нет ни отставших четырёх охоронцев, ни того испуганного мужа, который что-то плёл про Хвитрбарта и оживающего колдуна. «Кочевник» снова крикнул что-то своему молодому собрату, и тот чуть смирил бег вороного койсожского коня, махнув оставшимся двум охоронцам, чтобы догоняли. Легат и Отто меж тем умчались вперёд. В это время истошный крик достиг слуха, и всадники узрели ковыляющую за ними следом по ржаному полю фигуру.

– Так это, кажись, наш толмач, Пырей… Да, гляди, точно он, как жив-то остался?! – воскликнул один из охоронцев.

– Скачите, помогите ему, он, похоже, в горячке! Мы со священниками спрячемся в лесу. Как пойдёте за нами, берите ошую, вернёмся туда, где сидели вчера!

В это время с новой силой грянула сеча, – лавина киевских конников достигла тылов древлян.

Когда древлянские охоронцы легата вместе с потерявшим сознание Пыреем достигли леса, ни Энгельштайна, ни охоронцев юного Александра из Изборска они не нашли. Только тело верного помощника Отто лежало распростёртым на земле подле невысокого пня, почти полностью сокрытого высокой травой, а рядом понуро стоял верный скакун. Похоже, конь на всём скаку зацепился копытом за скрытый в траве корень, и седок, вылетевший из седла, раскроил о пень голову.

– Уходить надо, да поскорее, наших уже в коло взяли, в любой миг за нами погоню пошлют, давай поспешай, до темноты в лесу посидим, а там домой, тут уже нечего делать, шевелись!

– Погоди, Пырей ожил, помоги посадить его на коня Отто, и двинемся, – торопливо проговорил второй охоронец и спешился, чтобы поймать повод тонконогого коня папского служителя.

– Плох он совсем, того и гляди, свалится, ты за ним приглядывай, – проговорил старший древлянин, с сомнением окидывая нетвёрдую посадку на коне ничего не понимающего толмача, который так и норовил сползти с седла.

Они двинулись друг за другом по узкой лесной тропе, что вскоре разделилась на две. Трое, не раздумывая, свернули ошую, потому что десная дорожка шла в сторону Киева, о котором они теперь боялись даже думать.

– Взяли мы, княже, легата Римской церкви по имени Энгельштайн, – доложил Мишата. – И изменника Пырея раненого прихватили.

– А с помощником легата – Отто – промашка вышла, – виновато обронил Ерофей. – Ловкий оказался, от захвата ушёл да с клинком на меня кинулся, а едва мы на ножах схватились, Кулпей ему в спину и врезал, а он со всего маху об пенёк виском, там и дух испустил.

– Так баялса я сильна, что уйдёт ета пастор, он уже сапсем на коня вскочил, пока Ерошка с этай Отто схватись. Я епископа камча с коня скидал, а помощника только в спину ногой мала-мала толкал, – досадливо проворчал непривычно высокорослый для кочевников Кулпей.

Дивоока ещё со вчерашнего дня не могла найти себе места. Божедар не пришёл домой, как обычно, а прислал какого-то гонца сообщить, что занят на службе. Непонятно чем, гонец Дивооке не понравился – какой-то мелкий, вёрткий, сказал, и тут же исчез, ничего и расспросить не успела. Ночь почти не спала, и с самого раннего утра, что бы ни делала, всё падало из рук, она, как говорят, была «сама не своя». Поэтому, когда под вечер к подворью подъехал воз и несколько всадников, сердце её замерло, а ноги вдруг отяжелели, будто враз налившись тёплой водою. Она с трудом смогла подойти к возу и, узрев лежащее на житной соломе распростёртое тело Божедара, упала ему на грудь, как не так давно при встрече. Она не рыдала и не стенала, просто гладила чуткими дланями его чело и ланиты, уже холодные, но такие родные и близкие. Воины что-то скорбно рекли о вражьих лазутчиках, кои хотели убить князя, и о том, что Божедар с ними схватился, насмерть уложил четырёх, а пятый его самого поразил в спину, что поднята на ноги вся стража киевская и того, пятого, обязательно найдут… Но не слышала того почерневшая вмиг ликом Дивоока. Она молча, не разжимая сведённых горем уст, беседовала с милым, и, может быть, он ей в сей скорбный миг что-то отвечал, оправдываясь за свой поступок.

– Не плачь, любимая, я не мог по-другому… Я самый счастливый из всех, ухожу молодым, и сильным, и любимым тобой… волшебной девой, моей Дивоокой-Артемидой! – Сие прозвучало так явственно, что дева на миг даже с недоверием глянула на бледный недвижный лик.

– Прости, княже, обмишурились мы в этот раз, – молвил Мишата, понурив голову. Непривычно было видеть всегда спокойного и уверенного старшего изведывателя виноватым и даже несколько растерянным. – По всему выходило, что сей охоронец греческий Божедар-Дорасеос специально заслан Визанщиной, чтобы тебя убить. Думали, он нарочно деве с Подола голову закрутил, показать, что тут жить собирается, семью завести, и тем легче в охоронцы княжеские влезть. – Старший изведыватель чуть помедлил. – А всё оказалось не так, положил своих же изведывателей…