Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Понимая, что военные действия открывать необходимо, он собирался тревожить неприятеля нападениями на посты и небольшие отряды, выжидая удобного времени для нанесения внезапного и сильного удара. Однако вводить в действие всю армию раньше второй половины апреля Пётр Александрович считал преждевременным...

Ему подготовили ведомости о наличии людей, и цифры эти не радовали: на середину марта некомплект полков и батальонов составлял 16 тысяч человек. Из выделенных Военной коллегией для армии 11 тысяч рекрутов прибыло пока только 3 тысячи. К этому следовало добавить трудности со снабжением припасами и довольствием армии, растянутой вдоль Дуная на семьсот пятьдесят вёрст.

...Стараясь выиграть время, Румянцев 25 марта послал Екатерине ещё одну реляцию с подробным изложением своих соображений о предстоящих военных действиях. Он знал, что нарочный офицер обернётся за месяц — срок небольшой, но всё же достаточный, чтобы и погода наладилась, и армия подкрепилась.

Увы, сикурса он не дождался и был вынужден открыть новую кампанию с прежними силами.

Первыми вступили в дело отряды генералов Григория Потёмкина и Отто Вейсмана фон Вейсенштейна. Переправившись на лодках на правый берег Дуная, они совершили несколько внезапных и успешных нападений на турецкие посты.

Турки в долгу не остались — тоже переходили Дунай, пытались найти слабые места в расположении русских дивизий, но были отбиты с большими потерями.

Армия готовилась к предстоящей переправе, и, желая провести её как можно успешнее и быстрее, Румянцев приказал генералам действовать решительнее.

7 июня с двух сторон Потёмкин и Вейсман атаковали местечко Гуробалы, выбили оттуда шеститысячный отряд турок, очистив удобный плацдарм.

За два дня пехотные и конные полки, артиллерия, инженерные части и обозы перебрались через Дунай и подступили к крепости Силистрия, чтобы, взяв её, ударить затем по ставке великого везира в Шумле.

Шедший в авангарде генерал-поручик Алексей Ступишин отправил двухбунчужному Осман-паше письмо с требованием сдать крепость на капитуляцию.

Турок ответил надменным отказом.

— Добром не хотят — возьмём силой! — рассердился Румянцев. — На штурм!

Под жестоким огнём турок гренадерские батальоны устремились к крепости. Гарнизон её сражался яростно и бесстрашно — подошедшая к ретраншементу колонна полковника Фёдора Лукина была изрублена янычарами и отступила, расстроив другую колонну — полковника Николая Языкова, также побежавшую назад. Положение спасли полковники Франц Кличка и Михаил Леонтьев: первый повёл в атаку Кабардинский полк и взял ретраншемент, второй — с Рижским карабинерным полком — ударил в тыл туркам.

Бой разгорелся с новой силой. Штурмовые колонны напористо шли на приступ — турки отчаянно оборонялись. Обе стороны бросали в сражение всё новые и новые резервы, но добиться решающего успеха не могли.

Румянцев, натянув на глаза шляпу, верхом на коне объехал позиции, угрюмо глядя на безуспешные атаки. Следовало остановить колонны, перегруппировать силы, найти слабое место в турецкой обороне и лишь затем возобновить штурм. Он так и сделал.

Но великий везир Муссун-заде тоже не дремал — послал двадцатитысячный корпус Нуман-паши в тыл русским, чтоб отрезать штурмовые батальоны от лагеря.

Румянцев, едва ему доложили о движении турок, мгновенно понял, какую угрозу таит этот неприятельский манёвр, и бросил навстречу паше корпус Вейсмана. Генерал с доблестью выполнил приказ фельдмаршала: остановил турок у деревни Кючук-Кайнарджи и, получив пулю в грудь, погиб.

Угроза окружения миновала, однако облегчения не наступило: люди были измотаны затяжными сражениями, кавалерия, кормленная высохшим тростником, вконец ослабела.

Румянцев собрал генералов на совет, говорил просто и сурово, как говорят о неизбежном:

— Посланные в разведывание дозоры доносят, что дорога к Шумле между гор и ущелий столь тесна, что не токмо артиллерию, но и повозки с провиантом подвозить нет никакой удобности... И воды там не имеется... Пройти большим корпусом к Шумле невозможно, а малым — бессмысленно. Тамошнее везирское войско сильно!.. Ежели мы хотим сохранить армию в надлежащей силе и способности, то штурмовать крепость безрассудно. Из чего я заключаю, что ныне Шумлу мы должны оставить в покое... Можно, конечно, совершить вторичное покушение на Силистрию. Но все видели при атаке ретраншемента, сколь превосходящее число неприятеля остаётся в крепости в полной готовности её оборонять. Судя по нашим утратам у ретраншемента, предстоит и у крепости потерять несколько тысяч. Утрата же такого большого числа людей — даже при полной виктории! — неминуемо доведёт нас до бессилия. Тогда мы не сможем действовать на здешнем берегу и к поданию сикурса на оба фланга — в Валахию и Бессарабию — будем неспособны.

— Выходит, нам здесь дела нет, — сдержанно сказал Потёмкин.

На него презрительно глянул барон Ингельстрем:

— Вы желаете отступить?

Потёмкин сказал хрипло:

— Я желаю воевать турок, барон. Но не желаю быть битым... Силистрия не такой пункт, взятием которого решается вся нынешняя кампания.

— Смерти боитесь?

Вскипеть Потёмкин не успел — Ступишин резко прикрикнул на Ингельстрема:

— Оставьте упрёки, Осип Андреевич!.. Григорий Александрович о другом печаль имеет!

— О чём же? — Ингельстрем задиристо окинул взглядом генералов, ища у них поддержки.

Генералы отмолчались.

А Ступишин с досадой спросил:

— Вы разве не знаете, что лошадей который день фуражируют одним тростником, сухим и несъедобным по застарелости?.. Когда падут все лошади — турки нас голыми руками возьмут.

Ингельстрем смутился, посмотрел на Румянцева.

Тот сидел на раскладном стульчике, ссутулившись, низко опустив голову, безжизненно свесив с колен побуревшие от солнца руки. В череде славных побед, одержанных фельдмаршалом на протяжении всей войны, предстоящее отступление окажется первым. Начиная переправу через Дунай, а затем штурм Силистрии, он предполагал, что будет нелегко, но рассчитывал на удаль русского солдата, свой полководческий дар и Божью милость... Была удаль, был дар — не было удачи... И теперь, усеяв подступы к крепости трупами гренадер и фузилёров, он должен вернуться назад, на левый берег Дуная... Тяжело... Стыдно... Но — нет выхода.

— Перейдя Дунай, — голос Румянцева звучал сдавленно, — не щадя ни трудов, ни жизни, я старался исполнить высочайшую волю, имея под именем армии только небольшой корпус в тринадцать тысяч человек... Мне некого упрекнуть в трусости или нерадивости — все воевали храбро. Однако силы оказались неравными, а трудности, испытанные нами, непредугаданными... Мы брали у неприятеля лагеря, обозы, пушки. Но побить наголову его войско сейчас никак нельзя. Оно в здешних горах и ущельях, лесах и оврагах — везде прибежище находит. А нашей кавалерии и пехоте, тягостному обозу и артиллерии ходить тут затруднительно до крайности. Туркам же, напротив, легко засады делать и внезапно нападать, к сему и было покушение Нуман-паши, доблестью славного Вейсмана отбитое... И что особенно огорчительно — в здешних жителях я не приметил никакой приверженности нашим войскам, несущим им освобождение от турецкого ига. Не было ни одного, кто бы по доброй воле подал нам известие о неприятеле. А те, что попадались в наши руки, больше походили на подосланных со стороны Порты, нежели приносили достоверности. И если... — Румянцев не договорил фразу, замолк.