Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— Может ещё и Константинополь потребовать? — снисходительно спросил молчавший до этого Захар Чернышёв. После того как в конце августа Екатерина произвела его в генерал-фельдмаршалы и назначила президентом Военной коллегии, Захар Григорьевич разговаривал с бывшим фаворитом государыни с некоторой небрежностью.

— Да уж, граф, — поддержал Чернышёва вице-канцлер Голицын, — не чаятельно, чтобы турки согласились на отдачу Очакова.

— Тогда его надобно разрушить! — потребовал Орлов.

— Нет, — возразил Панин, — его следует отдать в целости Порте. Ибо этим поступком нам будет легче доказать, что обе империи имеют равные удобности для наблюдения татар в их новом политическом бытии... Ежели Порта убедится, что мы лишаем себя всякого способа утвердить своё влияние в Крыму — она станет сговорчивее. Татары же, получа в свои руки и в свою власть все нынешние крепости на Крымском полуострове и на Тамайском острове, сделаются через то самое совсем особливым и отдельным народом, без чего, конечно, Россия никогда не согласится на мир.

— Чепуха! — бросил Орлов. — Если мы уйдём — турки будут там хозяевами!

— Никита Иванович, вы же раньше сами ратовали за Крым, — сказал Вяземский, утирая платочком вспотевший нос. — Что же вы ныне отступаете?

Панин медленно повернул толстое лицо к генерал-прокурору и выдохнул:

— Обстоятельства ныне другие, Александр Александрович. Мир нужен! Ибо Емелька, что по Волге бродит, во сто крат опаснее и турок и татар. Это не просто бунт — это ещё одна война! Внутренняя, а поэтому самая опасная... С Портой мы можем вести негоциации, договариваться о мире, выторговывать выгодные кондиции. С бунтовщиками же мира быть не может! Либо мы их всех перевешаем, либо... — Никита Иванович махнул рукой, перевёл взгляд на Екатерину. — Наступающее зимнее время удобно к негоциации с турками и может быть с пользою употреблено к учинению оной без всякого с нашей стороны компрометирования. Если только ваше величество соизволит для скорейшего доставления своим подданным вожделенного мира удостоить высочайшей апробации сии мри рассуждения.

Екатерина ответила с промедлением, после некоторого раздумья:

— Надобно намекнуть господину послу Цегелину внушить рейс-эфенди мысль, чтобы Порта, отвергнувшая наши последние мирные кондиции, учинила теперь со своей стороны какие-либо новые предложения для возобновления негоциации... А особливо представила России в замену Керчи и Еникале уступку Кинбурна...

Октябрь 1773 г. — февраль 1774 г.

Попытка Казы-Гирей-султана утвердить себя сераскиром всех ногайских орд успеха не имела. Не помогла и поддержка Джан-Мамбет-бея. Несмотря на все его увещевания, предводители орд не торопились с ответом, выжидали. И всё больше прислушивались, что делается в таманской стороне, где обитали посланцы турецкого султана — новый хан Девлет-Гирей и его братья. А те понапрасну времени не теряли: слали и слали в орды своих нарочных с деньгами и подарками, с письменными ласкательствами и угрозами, стремясь поколебать нестойкое единство ногайцев, подвинуть их к разрыву с Россией и возвращению под покровительство и власть Порты.

Кал га Шабас-Гирей лично приехал к Джан-Мамбет-бею и, вручив ему ханские подарки, передал скрученное в свиток письмо.

«Да будет вам известно, — писал бею Девлет-Гирей, — что я прислан от турецкого султана в город Тамань для того, чтобы все вы были мне подвластными, в знак чего имею я от султана ферман и большое законное знамя. И поэтому прошу вас, для общего согласия, приехать в Тамань. А кто не согласится, тот будет сочтён мною и султаном противником магометанского закона».

Джан-Мамбет-бей выслушал — по своей неграмотности — зачитанное вслух письмо, задумчиво затянулся сизым табачным дымом, потом ответил дряблым старческим голосом:

— Я не знаю, кто из нас останется в дураках — мы или хан, прибывший сюда воевать с Россией... Напрасно он грозит нам! Я, доживая восьмой десяток, видел на своём веку и грозные султанские ферманы, и турецкие армии числом побольше, чем теперь под рукой хана. Но видел я и разорение собственных жилищ, смерть моих людей, турецкое небрежение к нам... Стеснённый русскими войсками во время войны, я униженно просил великого везира пропустить мои кибитки через Дунай, обещал служить ему со своим народом против неприятеля. Но он отверг моё прошение!.. Я потерпел разорение и был вынужден просить милости у России. И, к удивлению, нашёл самое наилучшее понимание. Ибо всё, что я просил, для меня было сделано! Как щенят в зубах, я перенёс свой народ через Дон на здешние места, которыми вольно пользуюсь по милости России... Но сколько ещё бедных моих людей добывает себе хлеб в России? Право, их там больше, нежели находится у вас. Могу ли я после этого воевать против русских?.. Нет!.. И не буду, ибо никогда не забуду российских благодеяний... И скорее соглашусь умереть, чем нарушить учинённую присягу.

Седого бея поддержали мурзы:

— Хотя мы и приняли бакшиш от хана, но помощи ему против русских не окажем!..

Едисанцы и буджаки, никогда особо не жаловавшие крымских ханов, за исключением покойного Керим-Гирея, остались верны данному России слову. Джамбуйлуки продолжали колебаться. А развращённые ханскими нарочными едичкулы стали скрытно покидать места зимовки и переходить к Девлет-Гирею.

Подполковник Стремоухов призывал едичкульского Исмаил-бея силой возвращать клятвопреступников и примерно их наказывать, ругал поручика Павлова, находившегося приставом при орде, за нерасторопность и попустительство. Но бей на письма не отвечал, аулы, прячась в ночи, продолжали уходить, а в поручика, гонявшегося по степи с казачьей командой за беглецами, несколько раз стреляли, к счастью, неточно.

Обеспокоенный разбродом ногайцев, Стремоухов отправил рапорты Долгорукову и Щербинину. Те поспешили переслать их в Петербург.

Но Екатерина и Совет, поглощённые заботами, связанными с подавлением восстания Пугачёва и поисками способов к окончанию войны с Портой, опасения генералов не разделяли.

— Предательство ногайцев представляется мне сумнительным, — сказал Никита Иванович Панин. — Они, конечно, в силу своей дикости и необузданного нрава, всегда были подвержены колебленности. Но бегство нескольких сотен не есть предмет, требующий вмешательства оружия... Надобно, пользуясь их врождённой алчностью и корыстолюбием, употребить сильно действующий способ к удержанию орд в спокойном состоянии: умножить жалованье Джан-Мамбет-бею [24] С 1772 года Джан-Мамбет-бей получал от российской казны годовое жалованье в две тысячи рублей. , приласкать деньгами и подарками, превышающими турецкие и ханские, всех ногайских начальников. А получив от нас снабдение сверх меры, они — в ожидании столь же щедрых будущих денег — умерят свою поползновенность к Порте.