Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Две славные победы над многотысячным войском Шабас-Гирея придали Бухвостову уверенность в своих силах — он раздумал идти под защиту пограничных крепостей и остался при ордах.

Понёсшие большие потери татары приутихли, новых стычек с казаками не искали, да и ногайцев оставили в покое. И лишь в Едичкульской орде снова началось брожение. Мурзы засомневались в способности Девлет-Гирея разбить русских, стали поругивать Исмаил-бея за опрометчивое решение примкнуть к присланному из Турции хану, боясь, что русский подполковник, получивший подкрепление в две сотни казаков, решит поквитаться с ордой за измену.

По настоянию мурз Исмаил-бей отправил Долгорукову повинное письмо, представив дело так, будто его уход к Девлет-Гирею явился вынужденным бегством от недружелюбия некоторых русских начальников. И ещё бей предложил обменять поручика Павлова с командой, выданных им Девлету, на едичкульских аманатов, находившихся при штабе Второй армии.

— Экая сволочь! — вскричал Долгоруков, гневно тряся жирным подбородком. — Сперва нагадил, а теперь желает, чтобы мы за ним дерьмо прибрали... Отписать мерзавцу, что аманаты останутся при мне! И чтоб поручика с казаками выдал без промедления!.. А не то я из него душу выну!

Испуганный непривычной суровостью генеральского письма, Исмаил-бей готов был бросить Девлет-Гирея и вновь искать расположение российского двора. Но на совете ордынцев Темиршах-мурза предостерёг его:

— Уйти к России всегда успеем... Выждать надо!.. От хана ко мне прискакал человек. Говорит, что со дня на день ожидается приход к кубанским берегам турецкого флота — янычары прибудут Крым воевать. Много янычар!

— Ждать, ждать... А сколько ждать? — В блёклом голосе бея звучала тревога. — Едисанцы говорят, что Шагин-Гирей из Полтавы выступил. И с ним русское войско идёт для наказания клятвопреступников. Не прогадать бы...

Мурзы заспорили: одни кричали, что надо повиниться и примкнуть к прочим ордам, другие — их было больше — поддержали Темиршах-мурзу.

Издерганный Исмаил-бей решил ждать и турок и Шагин-Гирея: кто первым подойдёт к Кубани — к тому и пристать.

Но долго ждать не пришлось — в середине мая, сопровождаемый сильным отрядом полковника Бринка, Шагин-Гирей вступил в кубанские земли.

Июнь 1774 г.

Отправив с майором Каспаровым письмо Муссун-заде, Румянцев рассчитывал на благоразумие великого везира. А чтобы оно скорее его посетило — двинул вперёд переправившиеся на правый берег Дуная корпуса генералов Салтыкова, Каменского и Суворова.

Генаралы задело принялись рьяно: 2 июня Каменский взял Базарджик, спустя четыре дня Салтыков разбил у Туртукая двухбунчужного Мустафу-пашу, наконец, 9 июня в жестоком бою у Козлуджи Суворов и Каменский разгромили сорокатысячный корпус Абдул-Резак-эфенди, бывшего год назад послом в Бухаресте. Турки бежали к Шумле, оставив весь обоз, 107 знамён, много артиллерии.

Продолжая развивать наступление, Салтыков устремился к Ругцуку. А вот Каменский не стал преследовать янычар, остановил свой корпус и отправил фельдмаршалу рапорт, что решил «взять позицию промеж Силистрии и Шумлы для пресечения с сухого пути неприятелю коммуникации».

— Дурак! — вскричал Румянцев, кинув бумагу на стол. — Какой дурак!.. В Шумле-то и войска приличного не было: везир всех бросил к Козлудже. А он теперь соберёт разбитых, ободрит и учредит в Шумле такую оборону, что дни, потерянные в стоянии, канут невозвратно.

Пылая благородным негодованием, Пётр Александрович продиктовал ордер Каменскому: немедля подступить к Шумле и овладеть крепостью; в случае же сильного её укрепления — осадить и пресечь «всякое сообщение».

К этому времени в Браилов, где теперь находилась ставка фельдмаршала, прибыл везирский нарочный Али с очередным посланием своего хозяина. Он привёз ноту, которая повергла Румянцева в изумление и гнев: расценив предложение о «модификациях» как готовность России пойти на любые уступки, Муссун-заде (он писал ноту до сражения у Козлуджи) отказался изменить турецкие условия мира.

«Чтоб постановлена была вольность татар, — говорилось в ноте, — во всей силе сходственно с законом магометанским, не требуя ни гарантий, ни ручательства, ни равности; чтоб, исключая Азов, все прочие крепости и границы оставлены и со всем в прежнем их образе отданы и вручены были Порте».

— Его упрямство дорого обойдётся туркам, — процедил сквозь зубы Румянцев. — Сколь ни лестна мне слава участвовать в примирении обеих держав, но когда с их стороны не те средства предлагаются, которые могли бы миру помочь, то и я предъявлю другие средства...

Выполняя волю фельдмаршала, российские корпуса продолжали нажимать на турок: Каменский стоял в пяти вёрстах от Шумлы, заблокировав главные силы великого везира, дивизия Салтыкова обложила Рущук, а бригадир Заборовский разбил в Балканских горах корпус Юсуф-паши, вызвав панику в турецких тылах.

Сам Румянцев придвинулся с войском к Силистрии.

По докладам сераскиров Муссун-заде видел, что положение его армии становилось катастрофическим. Стремясь оттянуть развязку, он снова написал фельдмаршалу. Но теперь тон письма был другой: не высокомерный, как в ноте, а простой, будничный, обречённый. Муссун-заде просил Румянцева поскорее «прислать верную и знатную особу, дабы договариваться с оной о мире».

— Ну вот, кажется, и всё! — воскликнул Пётр Александрович, торжествующе оглядев генералов. — Теперь везир пойдёт на любые условия! А я продиктую ему такой мир, что он пожалеет о своём долгом упрямстве. И не мы к турку, а он к нам приедет. Слово даю — войну я закончу нынче!

Ответ фельдмаршала был жёсткий: немедленно прислать в русский лагерь полномочного человека, чтобы «составить прелиминарные перемирия».

Муссун-заде, всё ещё надеясь избежать позора, согласился на заключение перемирия и предложил возобновить конгресс.

— Прищемили хвост турку! — обрадовался Румянцев. — Только теперь поздно ласкаться!

Чувствуя, что великий везир уже сломлен, отбросив все предписания Петербурга, он решил одним ударом покончить с Портой: не перемирие, а немедленное подписание мира!

Он вызвал писаря и, расхаживая большими шагами по скрипучим половицам, продиктовал ультиматум:

— «О конгрессе, а ещё менее о перемирии я не могу и не хочу слышать!.. Ваше сиятельство знает нашу последнюю волю: если хотите мира, то пришлите полномочных, чтоб заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много было толковано и объяснено. И доколе сии главнейшие артикулы не будут утверждены — действие оружия никак не перестанет!..»

Фельдмаршал ждал положительного ответа со дня на день, был уверен в нём, но тем не менее предупредил Салтыкова и Каменского: если в письме везира встретит несходство с интересами России, то немедленно сообщит об этом генералам, чтобы военной силой вконец сломить турецкое упрямство и самонадеянность. Сам же он с двумя пехотными полками и пятью эскадронами кавалерии подошёл к деревне Кючук-Кайнарджи, открыто демонстрируя везиру, что идёт на соединение с корпусом Каменского.