Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— Всё это так, — процедил Орлов, — но негоциацию следует начать с того пункта, где Бухарестский конгресс остановился. И утвердить наперёд все те статьи, что от взаимных послов были подписаны или, по крайней мере, в существе своём согласованы.

— Об ином и речь не идёт, — сказал вице-канцлер Голицын. — Однако столь же очевидно, что турки вновь заупрямятся, ибо вся трудность замирения стала только в двух пунктах: о Керчи и Еникале и о свободе кораблеплавания. И они от сих пунктов не откажутся!

— Да, турецкая претительность в этих пунктах пока непреодолима, — поддержал Голицына Вяземский. — Именно поэтому нам надлежит проявить изворотливость.

— И определить степени, которые мы поочерёдно будем уступать, встретив сопротивление, — добавил Орлов.

— Уступлений нам не избежать, — снова заговорил Панин. — А поэтому я первой такой степенью считал бы надобность снизойти на ограничение кораблеплавания по Чёрному морю одним торговым. И на оставление татарам Керчи и Еникале... Но при условии, что Порта согласится, признав единожды, как и мы, гражданскую и политическую их вольность и независимость, оставить им без всякого изъятия в полную власть и владение все крепости в Крыму, на Тамане и Кубани и всю землю от реки Буг до реки Днестр, которая могла бы служить живой границей... В замену же всех наших столь великих и важных уступок — вытребовать у неё города Очаков и Кинбурн с их окружностями и степью по Буг-реку.

— Можем ли мы жертвовать ручательством татарской независимости? — подал голос Кирилл Григорьевич Разумовский, обычно отмалчивавшийся на заседаниях, но тут вдруг проявивший интерес к обсуждению.

— Хотя такое ручательство и доставило бы нам от Порты самое ясное право вступиться за татар и их вольность, когда бы турки на оную покушаться стали, — мы не сделаем затруднения жертвовать им доставлению мира. Ибо в этом случае наше право будет безмолвно утверждено мирным трактатом. Следовательно, будем мы от оного иметь справедливое право почитать всякую попытку вопреки татарской вольности и политического их бытия за беспосредственное нарушение самого мира.

— Сверх того останется ещё пред нами во всей силе собственное обязательство татар, — заметил Голицын.

— Это одна ступень, — обронила Екатерина. — А другие?

— Коль турки не уступят в этом, то соблаговолите повелеть графу Румянцеву требовать от них разрушения Очаковской крепости, — сказал Панин. — И на последний случай — оставить Порте Очаков, но закрепить за Россией Кинбурн.

— А как же флот Черноморский?! — воскликнул Иван Чернышёв.

— Что до кораблеплавания по Чёрному морю, то тут, снисходя на турецкие требования, следует дозволить наименовать в трактате одно торговое. Но на обе стороны с равными для купеческих судов ограничениями в пункте их вооружения. Например, до четырёх или шести пушек, как для обыкновенной салютации, так и для сигналов в море.

— Позор-то какой, Никита Иванович, — протяжно, с болью, глухо выдавила из груди Екатерина, обведя затуманенным взором присутствующих. — Выиграть войну и ничего не получить в награду... Стоило тогда Крым брать?

Вопрос повис в воздухе. Никто из членов Совета не ответил на него — и так было ясно, что великой державе, одержавшей столько блистательных побед на суше и на море, завоевавшей столько земель, идти на мир на таких условиях было действительно обидно и неприятно. Но внутреннее положение империи не давало иного выхода: следовало поскорее освободить армию от противостояния туркам, чтобы перебросить полки на борьбу с Пугачёвым.

Все молчали, потупив глаза.

— Хорошо, — выдохнула еле слышно Екатерина. — Составьте рескрипт Петру Александровичу... Я подпишу...

Высочайший рескрипт был доставлен в Яссы 23 апреля. Ознакомившись с новыми условиями мира, Румянцев встретился с Обресковым, чтобы обсудить ситуацию.

— Государыня дала мне известные права на самостоятельность в скорейшем подписании мира, — сказал Румянцев, усевшись в кресло напротив тайного советника. — И я хотел бы ими воспользоваться, не нарушая, естественно, условий рескрипта... Я хочу присоединить к нашим требованиям Очакова и Кинбурна ещё и город Хаджибей.

Обресков с некоторым недоумением посмотрел на фельдмаршала. Он слыхивал об этом местечке на берегу Чёрного моря, но не знал его ценности для империи. И спросил коротко:

— Он нужен России?

— Я не собираюсь отдать Керчь и Еникале за понюшку табаку, — повёл бровью Румянцев. — Хаджибей — вкупе с Очаковом и Кинбурном — занимает столь важное положение на побережье, что, во-первых, мы не дадим превратить сии крепости в плацдармы для нападений со стороны Порты на земли империи, а по-другому — сами сможем господствовать в море над северо-западной околичностью Крыма и при нужде перебрасывать на судах войска в любую точку побережья.

Обресков призадумался, потом сказал уверенно:

— Я не знаю, как шло обсуждение в Совете, но сделанные уступки почти лишают нас хорошего выхода в Чёрное море. А мореплавание теперь упускать никак нельзя... Я дипломат, в военных делах ведаю хуже вашего, Пётр Александрович, но для меня очевидно, что, не получив такого выхода, империя рано или поздно снова окажется втянутой в войну с Портой... А может, и с Крымом... И всё — по причине завладения Чёрным морем.

— Вот я и хочу предложить везиру, что в успокоение Порты наш двор не будет иметь военных кораблей и других, в войнах употребляемых, судов. А только купеческие, по обрядам всех европейских держав... Получив это, мы выторгуем себе порт, а корабли при нужде сможем преобразовать в военные.

Искушённый в политических интригах Обресков предложил более тонкий ход:

— Позволю себе напомнить вашему сиятельству о существовании такого доброго политического приёма, как умолчание... В договоре ведь не обязательно всё оговаривать. Напротив, подчас даже выгодно оговаривать не всё!.. В данном случае, коль турки будут упрямиться в отношении свободного кораблеплавания, необходимо приложить усилия, чтобы заставить их не упоминать в акте запрета России иметь в Чёрном море военный флот... Пусть не разрешают! С этим можно согласиться... Главное — чтоб не запрещали!.. И ежели так будет — мы всегда сможем воспользоваться сим обстоятельством в своё оправдание. А именно: при нужде создадим флот, ссылаясь именно на то, что в договоре это не запрещено... Что же до Хаджибея — здесь следует не спешить и хорошенько всё обдумать...

Румянцев отправил Муссун-заде вежливое, но неуступчивое письмо, в котором, перечислив согласованные в Бухаресте артикулы, предложил великому везиру дать «модификации» ответов на пункты, ставшие камнем преткновения.

Май 1774 г.