Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Опасаясь, что неприятель попытается частыми атаками задержать движение армии, Голицын выслал вперёд сильный авангард. Но, против его ожидания, турки проявили непонятную робость — уклоняясь от боев, поспешили отступить под защиту крепостной артиллерии. Голицын заподозрил в этом хитрый умысел, насторожился, но остановить марширующие полки не решился.

19 апреля армия подошла к Хотину и три дня простояла в его окрестностях в полном бездействии, поскольку Голицын — всё ещё боясь какой-нибудь западни — ни штурмовать его, ни осадить не отважился. И, оправдывая свою нерешительность, нудно жаловался генералам, тыча зрительной трубой в сторону крепости:

— Перед приступом надобно хорошенько бомбардировать Хотин. Но чем?.. Тяжёлых пушек у нас маловато, а начинать осаду без достатка оных я не могу. Нет-нет, господа, не могу... Следует подождать, когда пушек будет поболее... Я приказываю отойти.

— Как отойти? — крякнул бледнолицый генерал-аншеф Пётр Иванович Олиц, думая, что ослышался. — Ваше сиятельство! Мы оставляем Хотин?!

Голицын втянул голову в плечи, сгорбился, но повторил, воровато пряча глаза:

— Да-да, господа, надобно отойти: А потом вернёмся. Обязательно вернёмся... Когда пушки доставят...

24 апреля полки, проклиная командующего за трусость, переправились на левый берег Днестра...

В Петербурге, с нетерпением ожидавшем первых победных реляций, такие хождения Голицына восприняли с крайним раздражением. Даже Захар Чернышёв, по предложению которого князя назначили главнокомандующим, недоумевал в узком кругу приятелей:

— Что ж он мечется, как заяц? Сие для чести полководца совершенно неприемлемо и постыдно!..

Пётр Панин громогласно, без всякого стеснения злорадствовал, намекая на заседание Совета:

— Ему б на колени перед пашой упасть да слезу выдавить. Глядишь, тот и сдал бы Хотин...

Никита Иванович Панин вёл себя сдержанней своего брата. Но в присутствии императрицы проявил чрезмерную озабоченность, предупреждая, что подобные действия командующего самой сильной и многочисленной армии могут быть истолкованы турками как неготовность России к войне, как её слабость.

— Действительно, слава нашего оружия требует отмены настоящей его позиции! — раздосадованно сверкнув глазами, согласилась Екатерина.

Через несколько дней она подписала рескрипт, в котором строго выговаривала Голицыну:

«Надобно упреждать неприятеля и отнюдь не допускать его до приобретения себе в пользу тех выгод, кои мы сами перед ним выиграть и удобно сохранить можем. Повторяем вам желание наше, и со славою оружия, и с истинной пользой отечества согласное, чтобы вы употребили сие примечание в пользу и к концу кампании, переходя со всей армией на тамошний берег Днестра, пошли прямо на неприятеля и, всячески его притесняя, понуждали не только к поспешному за Дунай возвращению, но и изыскивали случай окончить кампанию с одержанием победы...»

Май — июнь 1769 г.

В середине благоухающего свежей зеленью мая Румянцев переехал со своим штабом в Крюковый шанец, откуда собирался руководить переправой полков через Днепр, чтобы соединить их у местечка Самбор в сильное войско, способное противостоять туркам и татарам. Однако переправа задерживалась из-за отсутствия крепкого надёжного моста, и главное — в армию, имевшую всего девять пушек, до сих пор не прибыла назначенная артиллерия.

В это же время сюда, в шанец, прискакал нарочный офицер с письмом князя Голицына, сообщившим, что по возвращении своём за Днестр он «не предвидит уже никакой возможности» опять за сию реку перейти. Такой вывод князь объяснил опасностью лишений, связанных с недостатком пропитания для полков, поскольку турки разорили всю Молдавию. А в конце письма попрекнул Румянцева за то, что он не сделал движения к Бендерам, когда Первая армия подходила к Хотину.

Поражённый незаслуженным и вздорным упрёком, Пётр Александрович вскипел:

— Из ума, что ли, выжил старый чёрт?.. Какие Бендеры? Какое движение?.. Знает же, что мои полки ещё не переправились через Днепр... Интриган!.. Постыдную слабость свою мною прикрыть желает!

А когда гнев схлынул, уже более спокойно, но всё ещё с нотками раздражения, поделился своими опасениями с Долгоруковым:

— В сих обстоятельствах я вижу, что армия князя не будет далее отвлекать на себя неприятеля. И коль турки не станут ждать от неё главных действий и ничто их там удерживать не будет — обратятся они всеми силами в наши, князь Василий Михайлович, пределы... Моё положение таково, что в южных открытых степях нельзя во всей обширности найти какого-либо пункта, который по правилам военного искусства можно было бы употребить себе в защиту. Тут нет способов ни маскировать движения полков, ни скрыть от неприятельских глаз количество людей. А заметив их малочисленность, турки, без сомнения, получат взбодрение и станут наглее в своих происках... К тому же знатное число войска я должен употребить на разъезды и посты, держа их от устья реки Синюхи до Сечи, чтоб за неприятелем следить и не дать ему охватить меня с тыла... Вот так, князь! Пространство наше открыто, и я едва ли смогу заслонить его вверенными войсками.

Долгоруков долго молчал, слепо уставившись на расстеленную на столе карту, потом произнёс бесцветным голосом:

— Конфиденты доносят, что везир с армией в сто тысяч переходит Дунай... А ежели ещё татары ударят от Перекопа вдоль Днепра и отделят нас от путей ретирады, то...

— Ну нет! — перебив его, воскликнул Румянцев, слух которого резануло слово «ретирада». — Татар из Крыма мы не выпустим! Не для того я в той стороне корпус Берга и калмык держу!..

И 1 июня он послал генерал-поручику Бергу ордер открыть «прямые военные действия внесением оружия в неприятельские границы и распространить в скором обороте свои поиски переходом удобным через Гнилое море в самой Крым, дабы тем испытать, сколь велики тамо его силы, и, озаботив защитой собственных границ, отвлекти от сей стороны и расстроить его преднамерения...».

К этому времени пехотные полки, обозы и артиллерия уже несколько дней переправлялись через Днепр. Мост, на быстрое сооружение которого рассчитывал поначалу Румянцев, из-за малого количества строительных материалов так и не был сооружён. Грубо обругав инженеров за нерасторопность, Пётр Александрович приказал наладить у Кременчуга и Переволочны паромные переправы.

Подгоняемые обозлёнными офицерами, инженерные команды, поспешая, закончили работу в два дня. Но в составленное расписание перевоза людей и грузов неожиданно вмешалась непогода. Сильный порывистый ветер, погнавший по Днепру бугристые пенные волны, и обильные дожди, лившие почти непрерывно днём и ночью, нарушили все планы. Лишь в первую неделю июня полки перебрались на правый берег и унылыми походными колоннами медленно двинулись по раскисшим дорогам к Самбору.