Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Июнь — июль 1769 г.

Покинув 7 июня шумный и пыльный Бахмут, Густав фон Берг ускоренным маршем вёл свой отряд к Кальмиусу и уже через три дня вышел к верховьям реки. Из выделенного в его подчинение указом Военной коллегии обсервационного корпуса генерал-поручик взял в поход четыре полка — Владимирский пехотный, Астраханский драгунский, Бахмутский гусарский и Луганский пикинёрный, 500 донских казаков полковника Горбикова и пять тысяч калмыков Енген-баши. Простояв на Кальмиусе неделю, Берг разделил отряд на две колонны: одну отдал под командование генерал-майору Карлу фон Штофельну, другую — генерал-майору Аврааму Романиусу, отличившемуся в феврале разгромом калги-султана. Обе колонны, проделав десятидневный марш. 27 июня вновь соединились на берегу неширокой плавноводной Берды.

Опасаясь внезапного удара татар — их, по слухам, скопилось у Перекопа до сорока тысяч. — Берг послал в разведывание донцов Горбикова и полтысячи калмыков. Несколько дней, пугая степных птиц, полковник тщетно рыскал по Приазовью и лишь 3 июля — при ночной переправе через реку Молочную — неожиданно столкнулся с едисанцами, перегонявшими свои стада поближе к Крыму.

Оберегая скот, едисанцы сделали попытку задержать переправу казаков, но, потеряв в короткой стычке больше двадцати человек убитыми, отступили и стали отходить к Енишу, бросая уставших лошадей, скот, медленно ползущие отары овец.

Не зная, сколь велика численность ногайцев, Горбиков побоялся их преследовать, остановил свой отряд у Молочной и послал нарочного к Бергу, хлопоча о сикурсе. Генерал прибавил полковнику ещё полторы тысячи калмыков, легко скользивших по холмистой степи. Взбодрившийся Горбиков погнался за едисанцами, но те были уже далеко.

Глотая серую степную пыль, отряд Берга за неделю прошёл путь от Берды до Ениша, небольшого селения, скучно дремавшего на берегу Азовского моря, и 15 июля — так и не встретив татар — вышел к Гнилому морю (Сивашу), парившему под жарким солнцем солено-горьким зловонием.

Как и предписывалось в ордере командующего, Берг намеревался вторгнуться в пределы Крыма у Чонгара, где Сиваш был неглубок, а ширина пролива не превышала четверти версты. Однако, осмотрев издали в зрительную трубу плоский крымский берег, он отказался от задуманного.

На противоположной стороне пролива, у полуразрушенных остатков тет-де-пона и палисада, сооружённых ещё тридцать лет назад генералом Ласси, турки установили батарею в пять пушек, державших под прицелом и все подходы к Чонгару, и само место переправы. Любая попытка вторжения была бы отбита картечным огнём с большими потерями для атакующих. А подавить батарею Берг не мог — имевшиеся в отряде четыре лёгкие полевые пушки не выдержали бы артиллерийской дуэли.

— Надобно в других местах броды искать, — огорчённо изрёк генерал, опустив зрительную трубу. — Здесь нас в Крым малой кровью не пустят.

Романиус предложил отойти вёрст на пять к северу и разведать броды там. У Штофельна замысел был иной: отобрать полсотни охотников из казаков, ближе к рассвету послать их пешим ходом через Чонгар на батарею, чтобы вырезали орудийную прислугу, и при первом всплеске боя бросить на тет-де-пон конных калмыков.

Оба плана выглядели заманчиво, но осуществление их оказалось невозможно, поскольку проявлявшие в последние дни недовольство испытываемыми лишениями казаки и калмыки дружно взбунтовались и отказались переходить на крымский берег.

— Воды — нет! Корму лошадям — нет! Пропадём там! — кричали казаки, тряся чубами.

Приученные к дисциплине регулярные полки явно не роптали, но по их настроению было видно, что они поддерживают казаков.

Войско действительно страдало от безводья и бескормицы. Нестерпимо палящее солнце выжгло в степи всю траву, а здесь, у посеребрённых солью берегов Сиваша, стелился лишь серый ковыль. У исхудавших лошадей проступили рёбра. Разморённые духотой и зноем, люди стали злыми, непослушными.

Воинственный Штофельн потребовал примерно наказать зачинщиков бунта и провести атаку тет-де-пона силами пехоты.

— Возьмём батарею, — запальчиво говорил он, — у казаков меньше страха будет. А как в Крым войдём — в татарских аулах сыщем и воду, и корм, и провиант.

— Хорошая вода, хорошая трава в этой земле только у рек, — хмуро заметил Берг. — До ближайшей из них — Салгира — вёрст до восьмидесяти. При нашей нынешней слабости — это два-три дня пути. Дойдём ли?.. Особливо ежели татары бросят противу деташемента свою конницу и навяжут нам беспрерывные стычки.

— Дойти-то, видимо, дойдём, — неуверенно сказал Романиус. — Только вот вернёмся ли назад?

— Да уж... — неопределённо протянул Берг. — Мне, господа, конечно, зазорно давать приказ о ретираде. Но чтобы не сгубить весь деташемент — я переступаю через гордыню и поворачиваю полки назад...

В рапорте Румянцеву Берг так объяснил причину невыполнения ордера командующего:

«Степь была выжжена, корму для лошадей достать было не можно, а при том не было иной воды, кроме колодезной гнилой, вонючей и горькой, да и той недоставало для всех...»

А чтобы гнев командующего был не слишком велик, пространно похвалился хорошей добычей, захваченной у ногайцев: 5 тысяч лошадей, 200 верблюдов, 3 тысячи голов скота и 10 тысяч овец.

Июль — сентябрь 1769 г.

Генерал-аншеф Голицын, встревоженный неожиданной резкостью рескрипта Екатерины и не желая быть посмешищем Петербурга, снова перевёл свою армию через Днестр. Но на этот раз осмелевшие турки не спешили отступать — попытались остановить её движение на подступах к Хотину, атаковав авангард генерал-майора Прозоровского. Тот смело принял бой, отбил наскоки янычар и сипахов, а затем удачной контратакой принудил неприятеля бежать в крепость.

Эта не имеющая большого значения победа тем не менее очень порадовала Голицына. Он похвалил Прозоровского за отвагу и приказал начать обстрел Хотина из орудий. А генералам пояснил:

— Сия бомбардирада производится для единого токмо покушения — не сдастся ли неприятель страха ради?..

В полночь 4 июля, разрывая густой мрак яркими всполохами огня, раскатисто загрохотали армейские пушки, мортиры, единороги, бросая ядра и бомбы на крепостные стены. С бастионов Хотина тотчас ответила турецкая артиллерия, стараясь поразить русские батареи.

Канонада гремела всю ночь, пропитав днестровский воздух кислыми запахами сгоревшего пороха.

А поутру Голицын прекратил обстрел, долго рассматривал в зрительную трубу крепостные башни в поисках белых флагов или каких-либо других признаков готовности турок сложить оружие, затем сказал досадливо: