Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— Я спрашиваю вас, знаменитейшие мурзы и аги, — проскрипел дряхлеющий Джан-Мамбет-бей. — Как спасти наши народы?

Ногайцы дружно зашумели — каждый что-то выкрикивал, но всё тонуло в общем гуле. Когда шум стал стихать, раздался голос Ислям-мурзы:

— За два года войны мы ничего не получили, кроме горя и бед!.. Смерть, разорение и голод пришли в наши дома... Если мы не бросим турок, не вернёмся в свои края — все в землю ляжем!

— Русские не пустят нас в степи, — отозвался Мамай-мурза.

— Они неприятелей не пустят, — сказал Абдул Керим-эфенди.

— А мы и есть для них неприятели.

— Значит, надо стать друзьями.

— Как?

— Отторгнуться от Порты и идти под покровительство России, — спокойно сказал эфенди.

Ногайцы опять зашумели:

— Отстанем от Порты!

— Эфенди верно говорит!

— Нельзя отставать! Русские обманут! Не верьте им!

— Они заставят нас жить по их законам!

Эфенди поднял руку, сказал уверенно:

— Нас к Порте ничто не влечёт. И терять нам теперь нечего, ибо турки бросили нас. Но взамен от погибели спасение сыщем! И к домам своим вернёмся.

— А если русские станут угнетать? — не унимался Мамай-мурза. — Если как диких калмыков воевать против Порты заставят?

Опять зашумели ногайцы...

После долгих споров орды решили обратиться с письмом к Панину. В нём говорилось, что они получили послание русского паши, обсудили его всем народом и с общего согласия решили идти в Крым, поскольку «будучи во власти Порты больше в этих местах оставаться не можем». Далее ногайцы просили разрешения на переход через Днестр. Но об отторжении от Порты и переходе под протекцию России в письме не было ни слова. Подписали письмо от Буджакской орды Джан-Мамбет-бей, от Едисанской — Ислям-мурза, Мамай-мурза, Тимур-султан-мурза и Халил-Джаум-мурза...

На рассвете часовые российского пикета на каушанской дороге услышали глухой стук копыт. В полумраке показался силуэт одинокого всадника.

— Дикак, скачет кто-то, ваше благородие!

Молодой поручик, мирно дремавший у костра на куче сена, поднял голову, спросил сонным голосом:

— Кто скачет?

— К нам... Из Каушан.

Поручик нехотя привстал, посмотрел на дорогу.

— Может, разведует? — предположил кто-то из солдат.

— В одиночку-то? — возразил другой.

— Одному-то как раз способнее. Шуму меньше и проскользнуть легче.

— Ну-ка, ребята, выцельте его на всякий случай, — вмешался в разговор поручик. — А там посмотрим.

Всадник подскакал совсем близко, увидел направленные на него ружья, остановил коня и, приподнявшись на стременах, взмахнул рукой:

— Не стреляй!.. Русский паша надо!

Поручик прикурил трубку, бросил лучину в костёр, дохнул дымом на ближнего солдата:

— Сбегай!.. Прознай, что хочет.

Солдат осторожно, с ружьём наперевес, подошёл к всаднику, грубо спросил:

— Тебе чего?

— Русский паша надо!.. Письмо к паша везу...

— Ваше благородие! — солдат повернул голову к своим. — Он говорит, что письмо везёт его сиятельству.

— Веди сюда! — приказал поручик.

Всадник подъехал к пикету, достал из шапки свёрнутый квадратиком лист, протянул офицеру. В бумаге сообщалось, что подателю её едисанскому татарину Илиасу по проезде через российские земли препятствий не чинить, а, напротив, оказывать всяческую помощь. Внизу стояла размашистая подпись «Пётр Панин».

«Конфидент наш, — подумал поручик. — Важная, видимо, птица, коль сам генерал бумагу подписал...»

— Лошадь мне! — крикнул он солдатам.

Спустя полчаса поручик вместе с Илиасом въехали в русский лагерь. В нём царила обычная рассветная суета: солдаты, навесив над кострами котлы, варили кашу, офицеры брились, завтракали, ездовые, зевая, кормили лошадей.

Поручик знал, что всеми делами с татарами заправляет канцелярии советник Веселицкий, и направил лошадь прямо к его палатке.

Пётр Петрович встал рано, испил кофе и теперь неторопливо прохаживался по росистой траве, разминая ноги.

— Тут татарин к его сиятельству просится, — доложил поручик. — Говорит, письмо привёз.

— А сам-то кто будет? — спросил Веселицкий, оглядывая нарочного.

— Тут другая бумага есть... В ней он называется Илиасом.

«Погоди-погоди, — насторожился Веселицкий, который знал Илиаса в лицо. Он быстро пробежал глазами по измятому листу. Ордер был знаком: он лично вручил его Илиасу перед отправлением в ногайские орды. — Не иначе шпион!..»

— Ким сен? — крикнул он всаднику, державшемуся довольно уверенно.

— Тинай-ага.

— Сен русча лаф этесизми?

— Бар.

— Где взял ордер?

— Ил нас дал.

— Он в орде?

— Да, ещё вчера видел его... Вчера и дал.

— Почему сам не приехал?

— Совет постановил послать меня.

— Какой совет?

— Мурзы и аги Едисанской и Буджакской орд держали вчера совет и прислали меня с просительным письмом к паше.

«Неужто отторгаться решили?» — мелькнуло у Веселицкого.

Он вытянул вперёд руку:

— Где письмо?

— Мурзы сказали передать в руки паше.

— Так его же ещё перевести надо!.. Его сиятельство по-вашему не понимает.

Тинай-ага оказался смел и упрям.

— Мурзы сказали передать в руки паше! — повторил он.

— Хорошо... Слезай с коня... Пошли! Я доложу его сиятельству.

Панин завтракал в своей палатке, трапезу прерывать не стал, и Веселицкому пришлось прождать около четверти часа. Когда генерал вышел из палатки, Тинай-ага с поклоном протянул письмо.

Панин повертел письмо в руках, отдал пришедшему вместе с Веселицким переводчику Дементьеву:

— Ну-ка прочитай.

Дементьев распечатал послание, быстро, прямо с листа стал громко переводить.

«Яко вы татар сожалеете, — писали мурзы Панину, — и в настоящую войну невиновными признавая, их поражать и разорять не позволяете, ожидая взаимного и с нашей стороны поведения, с общего согласия постановили: чтоб обитаемую нами ныне землю впусте оставить, а нам со всеми татарами в Крым перейти, ибо, какой между Россией и турками мир последует, отгадать нельзя. А ежели нам сию доверенность не сделают и в Крым идти не позволят, то мы всё татарское конное воинство, простирающееся числом более ста тысяч, до последнего человека помрём...»

Панин недоумённо посмотрел на агу — он, как и Веселицкий, думал, что это уведомление об отторжении от Порты, — заворчал гнусаво:

— Ишь чего задумали, сволочи. Пустить в Крым... Проще козла в огород пустить — дешевле станет...

Опасения командующего были небезосновательны: вся армия стояла у Бендер — границы империи прикрывались лишь небольшим числом гарнизонов и фактически были открыты для нападения. Он боялся, что переменчивые в своих настроениях ногайцы нарушат обязательство, раздумают идти в Крым и вторгнуться — все сто тысяч! — в российские пределы. Тогда разорение и беды будут неописуемы.