Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Едисанский нарочный уехал.

А днём раньше пришло письмо от Бахти-Гирея. Сераскир в очередной раз уверял Панина в своей и хана доброжелательности к России и хлопотал о «возобновлении нашей с российским двором соседственной дружбы обеих сторон».

Панин был зол на Бахти за его коварство, но понимал, что в нынешнее неопределённое время порывать окончательно с сераскиром нельзя.

«Высокий российский двор, — написал он Бахти, — ни с какими подданными Оттоманской Порты, с которой он теперь в войне, дружбы возобновлять не может и не будет. Его покровительство и дружба распространяются только на тех, кто объявит себя отступившими от власти и подданства Оттоманского скипетра и присоединится навеки к дружественному союзу с Россией. Если ваше сиятельство такой драгоценный дар на благоденствие вашего народа и славы собственного вашего имени воспринять прямо желаете, то извольте о том ко мне с точностью и подпискою вашей руки отозваться...»

О хане Каплане Пётр Иванович высказался резко: так как он ещё не объявляет себя отторгнувшимся, то «мы будем считать его своим неприятелем, почему и должны будем везде его искать и оружием его величества атаковать».

Дальше в письме шёл лёгкий реверанс в сторону Бахти в расчёте на его честолюбие:

«Не следует вам за врага Российской империи вступаться и атакование того хана, который ещё подвластным себя турецкому скипетру содержит, за обиду себе поставлять, но надобно ещё вам к тому способствовать. Конечно, ваше сиятельство, не было и не будет уже никогда такого удобнейшего времени, какое теперь настоит, вам ли собственно, своею особой соединясь с благонамеренными Едисанской и Буджакской ордами, объявить себя ханом или, уступая своё достоинство яко братцу вашему и нынешнему настоящему хану, преклонить его на низложение с себя и своего народа насильственное турецкое владение».

— Бахти, как и хан, порядочная сволочь, — хмурясь, сказал Панин, отдавая письмо Веселицкому. — Но мы должны поддерживать его, ибо только он один может нынче возглавить орды... А коль предаст — будет повод уведомить об этом орды и определить в ханы другого достойного султана из Гиреев.

Вскоре всё прояснилось окончательно: едисанские и буджакские мурзы прислали Панину уведомление, что Бахти-Гирей «в данном незадолго пред сим своём обещании и слове, как пред вами, так пред нами, не устоял, но согласившись с братом своим Каплан-Гирей-ханом и сделавшись ему верным, от нас отделился».

— Обманулись мы с Бахти, — грустно покачал головой Веселицкий. — Не внял он нашим словам и уговорам.

— Ну и чёрт с ним! — грубо сказал Панин. — По крайней мере, теперь можно действовать решительно... Хана и всю его сволочь — уничтожить!

— А подпись на акте?

— Подпись поставит другой хан!

— Кто же?

— Вот вы и подумайте об этом!.. Султанов гирейской породы у крымцев много — сыщите среди них преданного нам человека.

— Сыскать можно... Только вот время потеряем.

— Бог с ним, со временем. Главное, что две орды — а это большая часть ногайцев! — уже отторглись.

— Им сейчас тяжко приходится, — заметил Веселицкий.

Он достал из кармана полученное на днях письмо, зачитал отрывок:

— «Мы ныне в такой крайности находимся, что домов не имеем, в съестных припасах крайнюю нужду претерпеваем, да и в таком состоянии, что и на мёртвых для обыкновенного погребения не из чего саван сделать, а живых одеть нечем. Одним словом, в крайней нужде находимся. Того ради просим нам через Буг и Днепр дозволить перейти к джамбуйлукам и едичкульцам, дабы мы, яко тамошние уроженцы, могли вспомоществованием их без всякой нужды прожить...»

— Попала вожжа под хвост, — ухмыльнулся Панин. — Ишь как запели.

— С ними надо что-то делать, ваше сиятельство, — серьёзно сказал Веселицкий. — Всё ж таки теперь в нашей протекции состоят.

Панин некоторое время молчал, размышляя, потом сказал начальственно:

— Заготовьте-ка за моей подписью письмо в Совет. Опишите всё про ногайцев... Пусть Совет решит: пускать их за Днепр иль на прежнем месте оставить...

Переложив ответственность на членов Совета, Пётр Иванович поступил осторожно и дальновидно — в случае предательства орд никто не сможет упрекнуть его в беспечности... А он сможет!

Август 1770 г.

Получив ордер командующего, генерал-майор Прозоровский повёл свой корпус в строну Очакова, намереваясь отыскать в тех краях хана. На полпути к крепости он наехал на большой, в несколько тысяч, отряд ногайцев, которые, как оказалось, сами искали его, желая присягнуть России.

Прозоровский пригласил мурз в свой лагерь. Мамай-мурза громко прочитал текст присяги, присланной ранее Паниным. Кто-то из едисанцев поднёс Прозоровскому Коран, сказал, чтобы он передал священную книгу старшему из мурз.

Генерал недоумённо оглянулся.

Выручил майор Ангелов, знавший многих ногайцев, — глазами указал на Джан-Мамбет-бея.

Прозоровский напыжился, придавая своему облику величавую торжественность, и вручил Коран бею.

Тот поцеловал книгу, прикоснулся к ней лбом, передал следующему мурзе, повторившему движения бея.

Так, переходя из рук в руки, Коран обошёл всех ногайских начальников. Торжественная клятва была исполнена.

За обедом, который устроил Прозоровский, Джан-Мамбет-бей с заискивающей улыбкой на широкоскулом лице объявил скрипучим голосом, что на собрании мурз он избран ханом обеих ногайских орд, и пообещал склонить к отторжению от Порты джамбуйлуков и едичкулов.

— А что делать станете, коль не захотят они к вам присоединиться? — зычно спросил Прозоровский, изрядно опьяневший.

— Тогда они нам врагами будут... И мы силой заставим отложиться, — словоохотливо пообещал бей.

— Ладно уж, — махнул рукой Прозоровский, едва не сбив наземь стоявший перед ним бокал. — Мы и сами с этим справимся, когда потребно будет.

Переводчик Константин Мавроев не стал переводить сказанное генералом, а спросил о Каплан-Гирее.

— Хан из Хаджибея в Очаков идёт, — ответил бей. — С ним тысяча турок в охране... И обоз большой. Очень большой!

— Из Очакова пойдёт к Перекопу?

— Нет, — мотнул головой бей. — Сказывают, морем в Кезлев поплывёт. А в Очакове для того дела пять судов приготовлены.

Мавроев скороговоркой перевёл слова бея Прозоровскому. И добавил от себя:

— Брешет старик, ваше сиятельство! Насколько мне ведомы характеры крымских правителей, они более всего пекутся о собственной выгоде... У хана большой обоз. Он его не бросит! А на суда столько добра, лошадей да ещё турок-охранников он не посадит... Видимо, слух специально пустил, чтобы по берегу его не стерегли.

— Вот мы и проверим, — похлопал Мавроева по спине генерал и звонко икнул...