Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Долгорукова всё больше злила недоверчивость мурзы, но он сдерживал чувства — сказал начальственно:

— Свобода и вольность Крыма будет обеспечена на вечные времена!.. И покамест Порта не признает сего — мы с ней мир не заключим!

Татарские депутаты пошептались, затем Исмаил-мурза поблагодарил командующего за приятные слова и пожелал здоровья государыне.

Долгоруков приказал проводить гостей, а проходившему мимо Веселицкому шепнул в ухо:

— Подарков не давать! Пусть часы вручённые оправдают.

К вечеру татары уехали в Карасувбазар. Провожавший их Веселицкий, подойдя к Эмир-хану, еле слышно шевельнул губами:

— По дружбе нашей скажи: акт подписан?

— Нет.

— А послы приедут?

— Да.

— Так с чем же они приедут?

— Говорить будут... О хане.

— Он ещё в Крыму?

— Где-то под Бахчисараем прячется... А вот едичкулы акт привезут!

Веселицкий незаметно сунул в худую руку Эмир-хана кошелёк с червонцами.

Едва депутаты уехали, в лагерь прискакал едичкульский Каплан-ага, который подтвердил, что через день приедут послы и аманаты от орды и привезут свой акт.

— Давно бы так, — ответил Долгоруков. И добавил тише: — Но ныне мне более вашего крымский акт нужен.

Тем не менее ага был принят дружелюбно: ему подарили золотые часы, пятьдесят золотых и отпустили в орду.

Каплан не соврал: 4 июля аманаты и послы к высочайшему двору действительно привезли подписанный предводителями и знатными мурзами и пропечатанный печатями акт об отторжении Едичкульской орды от Порты и вхождении её в российскую протекцию.

Довольный содеянным, Долгоруков милостиво удовлетворил просьбу ордынцев — разрешил идти к другим ордам на Кубань, переправившись частью через Чонгар, частью через Ениш.

— Так быстрее и сподручнее будет, — пояснил Василий Михайлович послам. — Я прикажу навести переправы. А в пути в наших тамошних крепостях припасы достать сможете...

8 июля в лагерь приехал Мустафа-ага, который привёз письмо, подписанное его отцом Багадыр-агой и ширинским Джелал-беем. Татарские начальники уведомляли Долгорукова, что поскольку Селим-Гирей не склоняется к благому их намерению отторгнуться от Порты и вступить под покровительство России, то крымское общество по общему рассуждению и согласию избрало их двоих главными во всём крымском направлении. Править же они будут до избрания нового хана.

Веселицкий поднял усталые глаза на агу:

— Где акт?

— Он ещё не подписан, — сказал Мустафа. И тут же поправился: — Не все мурзы ещё подписали. Как подпишут — сразу привезу!

— Мне надоели ваши обещания и их неисполнение, — сдвинул брови Веселицкий. — Ты, ага, останешься аманатом до тех пор, пока мы не получим акт! Отправь слугу к отцу — пусть расскажет ему...

Решительность Веселицкого возымела действие: через пять дней в лагерь пожаловали мурзы, доставившие два новых письма.

Первое — к удивлению канцелярии советника — было от хана Селим-Гирея, в котором он давал согласие на вступление в дружбу с Россией. Второе — от крымского общества. Мурзы, аги и духовенство сообщали, что Селим-Гирей возжелал иметь союз с Россией, и просили оставить его в прежнем ханском достоинстве.

Разъярённый переменчивостью татар, Долгоруков долго и грубо ругался, выкрикивая самые злые и грязные слова.

Веселицкий подождал, когда командующий выдохнется, и рассудительно заметил:

— Для России, ваше сиятельство, не столь важно, кто станет править в Крыму. Селим, конечно, порядочная сволочь, к Порте привержен и таковым, разумеется, остался. Но коли общество желает иметь ханом его — надо соглашаться.

— Так ведь дурачат же нас! — опять прокричал Долгоруков. — Голову на отсечение даю — дурачат!

Веселицкий не уступал:

— Дурачат, ваше сиятельство, вы правы. Хан только по необходимости объявил себя отставшим от Порты, а потому едва ли может быть благонамеренным... Но поскольку за него ручаются здешние начальники, то надо... — Пётр Петрович мягко, но настойчиво повторил: — Надо признать его в ханском достоинстве... Делая это, мы покажем татарам, что не собираемся вмешиваться в их внутренние дела, соглашаемся на все их желания, и тем уверим в нашей решимости доставить Крыму совершенную во всём независимость.

Доводы Веселицкого были основательны, но в глазах Долгорукова продолжал гореть огонёк недоверия.

— Осмелюсь напомнить вашему сиятельству, — сдержанно добавил Пётр Петрович, — о необходимости сделать хану и всему начальству пристойные отзывы и дозволить вступить в правление Крымским полуостровом со всеми прежними правами и привилегиями. Но только после того, как они подпишут акт отречения от Порты!.. И пусть хан отправит к вам одного-двух своих сыновей и чиновников с формальным возвещением о его отложении и испрашиванием нашего покровительства.

Долгоруков так и поступил. Самому же хану он предписал проживать в Бахчисарае и не вмешиваться в крымские дела до получения ответа из Петербурга.

Июнь — июль 1771 г.

Когда известие о взятии Перекопа дошло до Харькова, Евдоким Алексеевич Щербинин стал собираться в дорогу. Несмотря на весьма натянутые отношения с Долгоруковым, он намеревался в точности исполнить указание Совета, определившего, что в мирное время негоциацию с татарами проводит он — Щербинин. И поскольку теперь изгнание турок из прочих крымских крепостей было делом времени — следовало поторапливаться с отъездом.

Евдоким Алексеевич понимал, что Долгоруков постарается самолично принудить крымцев к подаче просительного акта, дабы к славе победоносного полководца прибавить славу удачливого политика. Однако сталкивавшийся ранее с татарами по должности слободского губернатора, он хорошо знал их изворотливость и несговорчивость в политических делах и был уверен, что князь не сможет быстро добиться упомянутого акта. И тогда по нужде отдаст негоциацию в его руки.

20 июня с большой свитой секретарей, канцеляристов, писарей, слуг и офицеров Евдоким Алексеевич выехал из Харькова в Александровскую крепость. Там, в крепости, он отдохнул несколько дней, а затем продолжил путь вдоль Днепра к Кезикермену и дальше — к Перекопу.

Комендант Перекопской крепости подполковник Бунаков с услужливой суетливостью предложил генералу лучшие комнаты в доме, где раньше проживал Селим-Гирей, и красочно пересказал все здешние новости: о занятии Керчи, Кафы, Еникале, о нападениях татар на деташемент Броуна, на экипажи и пикеты.

Последнее замечание коменданта насторожило Щербинина:

— И сильно лютуют басурманы?

— Лютуют, ох лютуют, ваше превосходительство, — отозвался Бунаков с бравадой, как бы подчёркивая своё превосходство над тыловыми храбрецами. И тут же ругнул себя за излишнюю говорливость: Щербинин потребовал сильную охрану.