Вячеслав Усов - Цари и скитальцы

— Де бог пошлёт, — ответил Митька набитым ртом.

— Хочешь ли мне служить? Жалованье тебе положим, как стрельцу.

У стрельца хозяйство кроме жалованья.

— Накину рубль в год. Еда моя.

— Согласен, осударь. Я верный, только у меня хозяев было много. Будет один, так... не пожалеешь, словом. Крест целовать?

— Всё в своё время. Главное, ты пока молчи. Первое испытание тебе — молчать.

Крица молча схватился за блин.

Под вечер они явились на подворье Строгановых. Митьку устроили в людском подклете. Оливер Брюннель позвал Неупокоя ужинать. Голландец тоже за день натрудился, принимал рыбный обоз, промёрз на зимнем складе. Обоих быстро разморило в тепле и от душистой романеи.

Неупокой заговорил о кораблях. Он поделился с Брюннелем впечатлением красы и мощи, возникшим у него при виде барок. А снарядить их пушками...

— Потонут на первой морской волне, — ответил Брюннель. — Дальше Холмогор на них не плыть. А и не надо, грузи на каравелла!

— Чего грузить? Плетёшь.

Брюннель усмехнулся с пьяной хитростью:

— Жёнка грузи, сынка грузи, казна. Ваш государь вельми... злохитр!

Ты слово когда по-русски говоришь, думай, уместно ли оно. Скажи спасибо, я тебе попался. Другой донёс бы, и опять тебе со стражем милостыню просить.

— Нет, не хочу! — Брюннеля передёрнуло. — Яз благодарен до гроба господину Строганову, что выкупил меня из тюрьмы. Я не хотел сказать плохого о государе. Но всякий человек, боясь за жизнь, ищет убежища. И государь. Вологда был... опричный крепость. Понимаешь?

— При чём тут корабли?

— Они не корабли, а барки. Тоже опричные. Некоторые тайны англичан я... был причастен. Сии барки начали строить два лета назад, после перестали, ныне опять. Я чаю, государь в тревоге за себя.

Неупокой припомнил, что Оливер сидел в тюрьме по доносу англичан, заподозривших в нём лазутчика. Возможно, то, о чём проговаривается Оливер, сгодится Василию Ивановичу, но сам Неупокой не понимал его намёков. Точнее — душа его не принимала даже подозрения, что государь способен в страхе перед кем-то искать с семьёй убежища на этих разукрашенных барках. Всё-таки больше они похожи на боевые корабли, как представлял их Неупокой. Ему хотелось, чтобы было так!

Мучение подозрения и неверия так резко обозначилось на худом лице Неупокоя, что Брюннель, нечто сообразив, перевёл разговор:

— Не наши тайны, мы маленькие человеки. Мне, кроме моря, ничего не нужно. Я одному Якову Аникеевичу служу, меня полуночное море ждёт.

И Брюннель заговорил о ледовитом море: там в полночь не садится солнце, по тундрам бродят дикие люди со своими странными понятиями о красоте, добре и счастье. В то море впадают, словно серебряные жилы, реки Обь, Таз и многие другие, с неведомыми именами. Там множество земли, мехов и дичи, там — утоление жажды странствий и познания для многих поколений прирождённых скитальцев. Плыть бы и плыть по мелководному прибрежью, у кромки ледяных полей, плавящихся в полуночных закатах, каждое утро пробуждаясь в счастливом ожидании открытия. Достичь Китая! Что рядом с этим мелкая подлость тайных служб, грызня народов, страх деспотов перед своими подданными...

— Ты пьян, Оливер.

— Я пьян великими делами, — согласился Брюннель. — Ах, долго, долго плыть...

«А мне, — вдруг закручинился Неупокой, — долго ли плыть до счастья? Неужто я затем на свет родился, чтобы кому-то ямы копать?»

И собственная жизнь Неупокоя, наполненная тайными делами, близостью к власти и чувством утолённой мести, скукожилась рядом с мечтанием Брюннеля, словно сырой сапог возле огня.

Дунюшка приехала на Шелонь в начале великого поста.

Венедикт Борисович встретил её у мостика через последний лог. Трепеща от вины и радости, он соскочил с седла и подошёл к каптане. Дунюшкино любимое лицо было в слезах, она сквозь слёзы улыбалась. С нею в дороге случилось чудо. Счастье.

Оно ждало её возле тверского Отроча монастыря, где упокоился митрополит Филипп, заступник неговорящего Филипки. Пока люди на земле вершили свои благие, а чаще — страшные дела, заступник присматривал за Филипкой из своего невидимого мира.

Под Тверью Дунюшка захотела заказать молебен, для чего весь её небольшой обоз свернул с дороги.

Надо сказать, что Дунюшка смертельно боялась дорожных поворотов, где лошади могли чего-то испугаться и понести. У всякого есть свой, родимый страх. Дунюшку безотчётно тревожили даже ленивые изгибы русских равнинных дорог, а отчего, она сама не понимала. Просто боялась и всегда предупреждала задремавшего возницу окриком: «Сворот!»

Возница сидел далеко, на спине коренника. Дунюшка надрывала горло. Филипка просыпался и вздрагивал от её вопля. Мало-помалу он тоже проникся ужасом перед поворотами, одолеваемыми возницей со скоростью цифирного часового круга.

Едва замаячили кресты и луковки Отроча монастыря, Дунюшка начала молиться и взывать к покойнику Филиппу. Она считала, что чем дольше станет докучать ему, тем он верней исполнит её единственную просьбу. Дунюшка с Ксюшей шептали проникновенные слова, не замечая необычайного волнения Филипки. Тот, высунув головку из окна каптаны, весь извертелся, в глазёнках разгоралась паника, он дёргал мать за душегрею, но высказаться по своему убожеству не мог. А дело в том, что приближался поворот дороги.

За долгий путь Филипке запало, что, если мать не предупредит возницу о «свороте», катана опрокинется, и все они — мать, Ксюша, Филипка и дурак возница — улетят в запредельные имения покойника деда, где праведные души ждут Страшного суда. Он очень не хотел туда лететь... Когда сомлевший коренник с сонным холопом на хребте достиг начала поворота, в груди и горле у Филипки заскрежетало, ужас ознобил слабые корешки его волос, и он не крикнул, а просто вылетело из него: «Шворот!»

Так заговорил Филипка. После молебна, испробовав за монастырской трапезой сладкого вина причастия, Филипка выдал слово «мамка» и ещё одно, неведомо откуда залетевшее в его чистую память. Дунюшка опалилась стыдом перед игуменом. Но стыд уничтожался счастьем...

Венедикт Борисович потрясённо разрыдался и мысленно дал обет не изменять жене. «Вот это счастье и покой семьи — больше мне ничего не надо, господи!» Он заказал молебен в местной церкви.

Под вечер дворовые желали государыне здоровья. Она с доброжелательной расчётливостью всматривалась в лица женщин, целовавших ей руку или плечико. Дунюшка собиралась начать восстановление хозяйства завтра, а не весной. Обилие девушек немного озадачило её, но им она мысленно нашла работу и весело взглянула в стянутое лицо супруга.

Лягва ей сразу не понравилась. Алёнка, напротив, показалась милой и старательной. Дунюшка только не могла понять, чего трепещет эта девушка. У неё были ледяные пальцы и даже губы. Дунюшка дважды поймала перекрестье взглядов мужа и Алёнки. Призадумалась.