Вячеслав Усов - Цари и скитальцы

В те годы много размышляли и говорили о царской власти, её границах и правах. В России было достаточно людей, считавших незаконными чрезмерные права царя. Об этом Иван однажды разговорился с Борисом Годуновым, своим навязанным наставником, «рындой с рогатиной». Молодость хочет спорить.

Беседа-спор случайно разгорелась у стен Детинца, когда встречали чудотворные иконы, возвращённые из Москвы в Новгород. В год погрома образы Спаса Милосердного, Петра и Павла были изъяты из иконостаса Святой Софии в наказание Пимену: они занимали место напротив владычного. С образом Спаса Милосердного была связана легенда, обидная для истинного самодержца:

«Грек Дмитрий Ласкарёв стоял однажды в Софии во время службы и увидел икону Спаса Милосердного на правом клиросе. Спросил: знаете ли вы, что это за икона? Ему ответили: слух, что из Корсуня привезена, греческого письма. Дмитрий же рассказал, что та икона прежде Володимирова крещения была в Царьграде. Некогда царь Мануил ехал по своим делам и увидел священника, неподобно делающего, и велел наложить на него раны нещадно. В ту же ночь явился Мануилу Спас в том образе, как написано на иконе, и говорит: почто восхищаешь святительский суд? Тебе предано начальство над человеками и от супостатов оборонять, святителям же повелено духовные дела вязати и решати. И повелел Спас, указуя пречистым своим перстом, возложить раны на царя Мануила. Проснувшись, царь услышал на теле раны тяжкие и подбежал к иконе, и увидел, что рука Спаса указует вниз, а не как было написано прежде. И восплакася царь...»

— Сие легенда, — нечестиво улыбаясь, сказал Борис.

— Лжа? — подхватил царевич.

— И вредоносная. Недаром новгородцы твердят её.

Протасий Юрьев, находившийся неподалёку, промолчал, только бело-рыжий конь его беспокойно вскинулся.

— Разве царь — бог, Борис? Откуда у него такие силы и ум, чтобы за всех решать? К чему тогда советники и Дума?

— Для исполнения воли государя, государь.

Царевича не сбило намекающее повторение. Он размышлял всерьёз.

— Люди же разные, Борис. Можно ли управлять ими единой волей? Я знаю, государи всегда стремились подменить суд святительский, ибо желали не только телами править, но и душами...

У Бориса беспокойно напряглось лицо, он оглянулся.

— Государство сильно единым...

— Что ж, и душегубцы единствуют в замыслах. А ведь государство не одной войной живёт. Люди торгуют, пашут, промышляют. Вот новгородцы торгуют лучше всех — надо ли их уравнивать с другими?

— Кто-то из новгородских гостей тебе лукаво нашёптывает, государь.

— Пожалуй. Как сказано в постановлении Стоглавого собора: поутру рано солому жгут и кличут мёртвых... Они нашёптывают.

Борис не понял. Он и с царём, случалось, попадал впросак, не постигая причудливых сравнений. Духовнокнижного образования не хватало.

Он постарался прикрыть непонимание тонкой улыбкой:

— Где же ты кликал мёртвых, государь?

Иван махнул рукой на Торговую сторону.

Бечевник Волхова, пологий берег под Торговой площадью и Ярославово дворище были расцвечены рубахами и однорядками в синее, алое и белое. На Волхове, держась подальше от охраняемых быков моста, крутились устойчивые к любой волне лодчонки ильменских рыбаков.

У въезда расположилась свита государя. На мост спустились архиепископ Леонид, игумены и протопопы. Торжественность минуты не смыла с их морозных лиц застойной неприязни к новому владыке, стяжателю и грубияну. Недавно было узнано, что Леонид взял у государя много денег для раздачи новгородским монастырям и все зажал. Игумены пытались намекнуть, но Леонид на них прикрикнул (и некий инок увековечил в летописи пастырское увещевание): «Собаки, воры, изменники, да и все новгородцы с вами! Вы на меня великому князю лжёте о милостинных деньгах... Не будет вам благословения от меня ни в сей век, ни в будущий!»

В сей век архиепископ воспарял в молитве отнюдь не на волнах любви. Но вот он сотворил крестное знамение. Иконы в окладах древнего серебра матово заблистали под жарким солнцем. Люди по берегам согласно, молча опустились на колени.

Иван взглянул в лицо отца, совсем не грозное и не сварливое сегодня, скорее старое, размытое под рыжей бородой. Отец удерживался от умилённых слёз. Коленопреклонение растрогало его, ему казалось, что он не просто примирился со своим народом, но новгородцы сильней, чем до погрома, полюбили его. Так расшалившиеся дети забывают об отце, пока он не накажет их лозой, зато как любят, если он приголубит после наказания! Иван отворотился, боясь, как бы отец не уловил в его глазах насмешки.

Ивану с беспощадной остротой юношеского воспоминания примстилось страшное: как с этого моста по царскому указу сбрасывали людей. Слабый в ту зиму лёд был выломан телами, опричники на лодках притапливали баграми тех, кто умудрялся выплывать...

Молебен кончился. Иконы возвратились в ниши Софийского иконостаса, как возвращаются из ссылки прощённые опальные.

Царевич много размышлял о новгородцах. Их отношения с Москвой были приправлены несправедливыми обидами. Ему было гнусно от понимания своей причастности к этим обидам. Он, впрочем, замечал, что приглядчивые новгородцы отделяют его от отца и связывают с ним какие-то надежды.

С особой силой подействовала на Ивана встреча с Жегальцом.

В июле по всей новгородской земле прошёл мор на лошадей и коров. Стали служить молебны защитникам скотов — Власию, Фролу и Лавру. Государь счёл приличным явиться на один такой молебен вместе с детьми в церковь Фрола и Лавра — ту самую, возле которой вылез гроб Гликерии.

Царевич Фёдор охотно поехал молиться за коровку, лошадку и козу. Его чересчур гладкое для подростка, туповатое лицо умиляло горожан и создавало контраст тепло-задумчивому лицу старшего брата. Фёдор спрашивал:

— Государь батюшка, а на татарских лошадок тоже мор?

— Татарские далеко.

— Надобно помолиться, чтобы господь на них наслал, а с наших снял. Всё-таки мы же христиане.

Борис Годунов склонился к гриве коня, делая вид, что поправляет стремя. Иван Васильевич вздохнул: вырастили юрода в своей семье, остальных можно гнать из Москвы, чтобы на мостовых не гадили да не болтали.

У церкви Ильи Пророка встретили Леонида с братией. За ними тащилась гомонящая, не слишком трезвая толпа. В Новгороде усиливалось пьянство, хотя опричные нововведения были направлены против него: пьяных метали в Волхов, посадским запрещали гнать вино. Щелкалов полагал, что люди пьянствуют, если работа для них теряет смысл. Другие утверждали, что пьянство — от бесправия и обид. Скуратов был убеждён, что люди ненавидят всякую власть и пьют назло при усилении её. Разберись в этих домыслах, если ты царь...