Вячеслав Усов - День гнева

Меркурий много знал о Курбском, порою сам не помня, как это к нему прилипло, притекло. Подобно ревнивой жёнке, по ничтожным признакам уличающей мужа, он впитывал намёки, обмолвки, хмельные полупризнания, сплетавшиеся в запутанный узор преступной, по христианским понятиям, жизни. Узор был стянут двумя особо чёрными узлами. Коли распялить его на всенародное позорище, возвышенный, тщательно выписанный образ Курбского, без вины изгнанного страдальца, преобразуется в злодейский, проклятый. Меркурий знал людей, готовых заплатить за это узорочье большие деньги. А при необходимости — принять участие в его, Меркурия, судьбе.

Пусть Курбский думает, будто урядник похитил только деньги, побрякушки да денежные документы. Семейное серебро купят, дай Бог, за полцены. Ради него не стоило терять насиженное место. Невклюдов не жалкую кубышку хотел набить, а переломить жизнь, наполнить её новым смыслом. Как? Он не рисовал подробностей, зная, что руководить судьбой нельзя, можно ловить лишь отблеск своей звезды и не страшиться ни бездомья, ни потерь, ни самой смерти. Только такие, неустрашимые и чуткие, вырываются из ничтожества. Настало время военное, шальное, призывно-благосклонное к людям без предрассудков, заранее отпустивших себе грехи и одержимых демоном удачи — вместо Бога. Чаще других Меркурий перечитывал записки немца Штадена, недавно переведённые с немецкого, и завидовал ему больше, чем иному магнату. Пройдисвит, сиречь проходимец? Что ж, в этом веке невиданной свободы, злодейств, богатств, открытий и крушений веры иначе нельзя. Коли не посчастливилось родиться во дворце, добудь своё отвагой и вероломством.

За вести, что вёз Невклюдов, заплатят московиты. В Москве нашлось бы Меркурию и убежище, и денежная служба. Великий князь с несвойственной ему доверчивостью относится к иноземцам, сколько бы те ни предавали его: Шлихтинг, Таубе, Крузе, Штаден, Фаренсбах... Он простодушно убеждён, что иноземцы умнее, опытнее в войне, проворней в торговле и ремесле, чем русские. И сам не опасается, и бьёт своих проворных, стоит кому голову высунуть из серой толпы. В Московии Невклюдов сразу проскочил бы несколько ступенек служебной лестницы. Беда, что в этой войне Москва обречена на поражение. Царь потерял удачу и кураж. Служить ему невыгодно. Ещё невыгоднее служить Баторию, тот выдвигает венгров и поляков. Самое умное — бежать с деньгами в Империю, в Испанию. В новооткрытых заокеанских землях, куда со всей Европы устремился вооружённый сброд, дикари ходят по золоту, а храбрые конкистадоры за год сколачивают состояние и занимают губернаторские посты. И рисовались в просветах заиндевелых ёлок, над лунными сугробами, и грели окоченевшего Меркурия видения индиговых бухт, измарагдовых пальм и обнажённых индианок в жемчужных бусах, млечными каплями стекающих по молодым грудям...

...Три дня он добирался до Роси, имения Ходкевича. Хозяин бывал наездами, чинш [21] Чинш ( пол. ) — взнос бессрочного наследственного арендатора собственнику земли. собирал шинкарь Могендович, когда-то выручивший Ходкевича, едва не разорившегося на откупах в компании с Воловичем. Толкуют, и московские деньги тут пригодились, в бескоролевье всё было возможно, но Могендович остался чист. Рисковый и терпеливый, шинкарь имел свои связи в крестьянском и мещанском обществах, уменьем достигая того, чего ни паны, ни король не достигали силой. Через него Меркурий несколько раз удачно поменял злотые на рубли... Он знал, что ни один еврей не станет доносить о беглеце князю-антисемиту. Курбский много грошей потерял, сажая в затопленные подвалы замка ковельских евреев.

Меркурий поселился в одной из полутёмных, кисло-пахучих каморок на задах корчмы, соединявшихся такими кривыми сенцами, что в них не путались одни хозяева. Кормили в чистой половине, за занавеской. Там он случайно повстречался со старым знакомцем, завернувшим в корчму с гродненской дороги.

Накрывая столик, хозяйка поставила два кубка. Невклюдов оскорблённо насторожился, решив, что Могендович, забыв приличия, вздумал разделить с ним трапезу. Двойра сказала:

— Пан Смит, вашой милости дауни знаемы, прошает дозволения выпить вашой милости здоровье.

Человека с таким английским именем Меркурий не помнил. Когда тот вошёл, едва колыхнув занавеску, то оказался одним из «пройдисвитон», встречавшихся с Меркурием вот так же, ненароком, и соблазнявших его московской службой. Прежде Невклюдов относился к пану Антонию немного свысока, хотя внимательно прислушивался к позвякиванию серебра в его карманах. Ныне они, бездомные, уравнялись в положении, если отбросить шляхетство Невклюдова, коего он лишится по жалобе Курбского. Скоро и у него появится такая же тоскливая провальность в гулевых очах, оглядчивость и внутренняя суетливость, прикрытая самоуверенностью. Только Меркурий молод, а Антоний стар, ежели не годами, то усохшим ликом, ранней сединой и безразличием к жизненным радостям, успеху и стяжанию, что движут всяким человеком. Мог пить горелку, мог не пить; сумеет сговорить Меркурия — добро, не сумеет — и ладно. Меркурий ёжился под уныло-проницательным взглядом Смита. Лишь после чарки потеплели рысьи зрачки.

— Таки решил податься в сбеги? Дам тебе заповедь на начало новой жизни: не верь на слово, особливо московиту, бери наличными. Не угрожая, делай. Кто грозит, того рука дрожит. Снедай, я так посижу, бо нейдёт в меня еда. Товар продажный маешь?

Меркурий перечислил содержимое одной сумы. Антоний уронил:

— Возьму. Дороже никому не сбагришь. С жидами — тайна прадашь, як в Минске говорят. Продешевишь.

— Я и иньший товар маю.

Пролепетал стеснительнее, чем хотелось. Вдруг самое дорогое представилось дешёвкой. Антоний проницательно ухмыльнулся:

— Бланкеты с подписом Курбского жид купит за... Ну да сам сторгуешься. Могендович вас сведёт.

— У мене не одни бланкеты.

Меркурий, не раскрывая главного, а потому не слишком вразумительно втолковывал Антонию, в какие «злочынства» замешан Курбский.

— Велькую неприемнасць доставят оне тайной службе и самому князю!

— Высоко хватил, — одобрил или осудил Антоний. — Добро, сведу тебя с московским вязнем, что живёт в Троках на 6ереженье у Воловича. Но Богом заклинаю, ни с кем не говори, кроме него!

Неделю Меркурий сиднем маялся в каморке, боясь даже в окно выглядывать. Ел, пил без меры, конь отъедался в конюшне Могендовича. Тот сообщил, что некий Наум Нехамкин готов купить бумаги Курбского, коли бланкеты подлинные. Только день его стоит дорого, Меркурию надо добраться до Ошмян, уже недалеко от Трок, и найти корчму Осики Нехамкина.

К Ошмянам Меркурий подъезжал с опаской, в ранних сумерках. Последняя верста шла голым, промороженным лесом — дуб, тополь, чёрная ольха. Снег не держался на перекрученных, шутовски вывернутых сучьях. Если на дубе удержались бледно-бронзовые листья, то и они позванивали зловеще, безнадёжно. Дождёмся лета, всё зазеленеет, внушал себе Меркурий и не верил. Со стиснутым сердцем подъехал к харчевне на окраине Ошмян, узнав её по описанию Могендовича. Хотелось поскорей бездомной кошкой проскользнуть в тёплую щель, но — незадача — попал к пьяному застолью.