Вячеслав Усов - День гнева

Михайле Монастырёву полюбился чистый городок с краснокирпичным замком над озером. В ту зиму оно замёрзло рано, крепко, проруби за ночь обмётывало льдом, прачкам и рыбакам приходилось дробить и вычерпывать его, возле дымящихся щелей копились груды зелёных и голубых осколков, опушённых инеем. Даже из голых сучьев и сосновых игл мороз выдавливал остатки влаги, такой же хрупкой пряжей оплетавшей скрюченные щупальца деревьев.

В Троках Михайло пользовался относительной свободой. Бродил по улочкам предзамковой слободки в сопровождении вооружённого слуги и даже заглядывал в шинок, если случалось разжиться грошами. К ужину, перед подъёмом моста через протоку, возвращался в замок, в холодноватую каморку, обогревавшуюся дымоходом от очага: внизу была поварня для наймитов.

С ними Михайло и кормился, не ропща на простую пищу, не успев привыкнуть к пастетам и тонким винам. Но не отказывался от приработка, дававшего возможность выпить с местными шляхтичами горелки тройной очистки и закусить рыбой-фиш по-жидовски. Временами покалывало: имел ли право он делать то, за что ему приплачивал секретарь Воловича? Перед Богом и совестью — нет. Но из Москвы дважды, как приезжал в Литву царский посланник, а после — гончик, давали указание; исполняй без сомнения, что пан Троцкий укажет, иж бы войти к нему в доверие. И то сказать, какие ведал Михайло тайны государевы, те устарели. Да секретарь не тайного добивался, а самого простого, повседневного, «наипошлейшего». С изумлением убеждался Монастырёв, как приблизительны представления литовцев о глубинной, исконной московской жизни, порядках во дворце и управлении государством.

В зиму между походами служба Остафия Воловича готовила для короля доклад о положении в Московии. Четверо дьяков-секретарей трудились в Троках над сведениями, скопившимися в архивах замка и поступавшими от Филона Кмиты [22] Кмит Филон — оршанский староста. . Многие были неправдоподобны, наивны и темны. Иных различий, — например, между двором и земщиной после ухода Симеона Бекбулатовича [23] ...после ухода Симеона Бекбулатовича... — Симеон Бекбулатович (ум. в 1616 г.) — касимовский хан, потомок ханов Золотой Орды, в 1573 г. был крещён, а осенью 1575 г. посажен «Великим князем всея Руси». Его фиктивное правление длилось 11 месяцев, затем он стал именоваться «великим князем Тверским». Симеон Бекбулатович был лишён титула и пострижен при вступлении на царство Бориса Годунова. , — литовцы не улавливали и прибегали к разъяснениям Монастырёва. Платили сразу. Он отправлялся в шинок залить сомнения. Там завелись «прыяцели», тоже гасившие горелкой и медовухой своё — тоску, озлобленность или безысходный сердечный жар.

Близко сошёлся Монастырёв с двумя помещиками, имеющими «маетности» в окрестностях Трок. К свежему человеку тянулись потому, что собутыльникам уже приелись мудрые суждения о судьбах Речи Посполитой. Михайло, выученик Умного-Колычева [24] Умный-Колычев Фёдор Иванович (ум. в 1567 г.) — боярин. Сопровождал Ивана Грозного в походе на Казань в 1552 г. и в 1563 г, — в Полоцк. В 1565 г. был назначен послом в Польшу, но посольство было задержано из-за эпидемии, а в феврале 1567 г. вместе с Григорием Нагим и Василием Щелкаловым он поехал в Литву с поручением добиться некоторых территориальных уступок Москве, а также выдачи Курбского. Миссия оказалась безуспешной, и после переговоров в Орше послы вернулись в Москву. , слушал сочувственно, без настораживающих вопросов.

Мартин Рыбинский нравился ему открытостью и истовостью в высказывании воззрений, простодушно менявшихся следом за мнением народным. В действительности это мнение десятка тысяч самых деятельных и громогласных, которых только и слышат власти, покуда основная масса населения молча работает и приспосабливается к порядкам. Если сломается порядок, мнение растечётся шире, и к возмущённым массам придётся прислушиваться, спасаться от них или топить в крови. После победоносного похода республика — так гордо именовали Речь Посполитую — стояла прочно. Мнение верхних тысяч выразил ноябрьский сейм 1579 года: старосты обещали пожертвовать войне «двойную кварту», половину доходов ото всех маетностей, лишь бы такой побор не повторился в будущем. Мартин Рыбинский одобрял налог с такой же убеждённой страстью, с какой за год до этого кричал на сеймиках о «напрасных жертвах».

Полоцк убедил его. Мы бьёмся за нашу и вашу свободу, внушал Мартин Михайле. Московиты так «заторканы», что без «знадворны узбуждэнне», без внешнего побуждения не в состоянии покончить с деспотизмом. Полвека Литва давала русским братьям образ свободной жизни, шляхетских вольностей. Настало время «самостыйны вызволение», самоосвобождения русского народа. Убедившись в военной несостоятельности самодержавства, дворянство промоет очи, освободится от морока опричнины. «Без кроволития вас не расколыхаць!» Мартин горел любовью к русским людям по обе стороны границы.

Но больше всех любил он короля Стефана. Елекционный сейм не прогадал, избрав самого храброго и образованного воеводу, вкусившего не только воинской науки, но и университетского «тривиумаквадривиума». Сам Мартин тоже побывал «в Италиях», воспользовавшись правом шляхтича на заграничную поездку «ради учынков рыцарских». Он верил, что Баторий вернёт Литве величие времён Ягайлы.

Если Рыбинский выражал чаяния преуспевающего большинства, Григорий Осцик злобствовал от имени беднейших шляхтичей, слишком «заклопоченных» добыванием лишней копы грошей, чтобы приветствовать расходы на войну. На кварту пива ещё хватало, хотя после введения налога на него — одна восьмая от стоимости каждой бочки — даже оно подорожало, било по тесному карману. За войну, полагал Осцик, должны расплачиваться паны радные, жиды и королевские державцы, «мающие лихву» от завоёванных земель. Сам Осцик «лихвы не мел». Ещё и кровь прольёшь.

— Яки ты лыцарь, коли крови жаль? — презирал Рыбинский собутыльника.

— Не жаль, коли за справу! — защищался Осцик, но странно и глухо замыкался, стоило приналечь — какую «справу» считает он достойным кровопролития.

Бедность смолоду подпортила его характер. Сокрытая юношеская ущемлённость побуждает и самых робких, и расчётливых на вздорные поступки. А Осцик был расчётлив, как-то жалковато прижимист во всех своих делах, манерах и ужимках. Стоило посмотреть, как он укладывает деньги в кошелёк-кисет: все уже разочлись за пиво, он тесьму мусолит, щупает солиды. Всегда прищуренные от близорукости, жуликоватые глаза казались расплывчатыми, студенистыми, зрачок с белком мешался, словно в испорченном яйце. Михайло удивлялся, как удаётся Осцику изредка проворачивать с таинственными евреями удачные гешефты, не облагаемые налогом. «Зноу пидманул подскарбия [25] Подскарбий — казначейская должность. !» — злорадствовал Григорий. Королевского казначея он очень не любил. А короля?