Вячеслав Усов - День гнева

Игумен переселился в город, на монастырское подворье у Одигитрии. Совместно с протопопом Троицкого собора отцом Лукой они провели такую же основательную работу с церковным клиром, как воеводы — с головами и сотниками, а городские розмыслы — со строителями, возводившими вторую линию укреплений вдоль Окольной стены. Священники и иеромонахи служили утрени, обедни и вечерни так истово и страстно, что согревали, насыщали победоносным жаром не только души прихожан, но, кажется, самые стены храмов. Молитвенная напряжённость возросла с началом Успенского поста, с первого августа. Иван Петрович, много раз водивший, посылавший людей на смерть, знал способы примирить их со смертельной опасностью, но самый верный — обращение к вечности... И что бы ни твердили нестяжатели и исихасты о молитве безмолвной, умной, одинокой, едннствование в церковной службе полнее насыщает верующих и возбуждает готовность к жертве на благо рода, Родины. По-христиански это, в высшем, евангельском смысле, вопрос отдельный, диалектический; с военной точки зрения соборная молитва верней корысти, вина и государевой присяги укрепляет трепещущие сердца.

Как не затрепетать, когда в архиепископском послании войско Батория изображалось так: «Яко несытый ад пропастные свои челюсти раскидаша и оттоле Пскова поглотити хотяще. Спешне же и радостне ко Пскову, яко из великих пещер лютый великий змей летяще, страшилища же свои, яко искры огненны и дым тёмен на Псков меташе... Аспиды же свои и приближные змеи и скорпеи великой той змей, литовский король, блеванием насытити хвалящеся». Архиепископ, по мнению Ивана Петровича, перехватил. Силу врага не следует преувеличивать. Слишком эта образная, ужасающая часть послания отвечала опасениям псковичей, два года слышавших только о победах короля. Бывавшие в Полоцке и Великих Луках рассказывали, насколько те стены были неприступнее Окольного города. А потому, считал Иван Петрович, придётся укрепить его не только дополнительной деревянной, но и духовной стеной.

Печорский игумен Тихон возглавил крестный ход. Его любили за простоту и снисходительность к грехам, вернее — слабостям, ибо грехи, говаривал игумен, легко по пальцам перечесть. Он вышел из Троицкого собора с медленно гаснущей улыбкой на склеротическом лице любителя хмельного, успев чём-то шутливо уязвить протопопа Луку. На стену Крома бодро поднялся по внутренней лестнице с крутыми, на здоровых мужиков рассчитанными ступенями. У наугольной башни, замыкавшей решётку в устье Псковы, надолго задержался, бормоча молитву. Потом молчал, вглядываясь в синюю даль реки Великой, несущей переливчатые, шёлковые воды на север. Все так и поняли, что обращается игумен к Русской земле, у коей последней обороной остался Псков. Пусть её сила, накопленная за века отдельного от прочих языков бытия, выраженная в чистейшем православии, опустится на город невидимым покровом, а крестный ход обнесёт и повяжет концы его вокруг стены.

Под медленное пенье спустились вниз. Иван Петрович задержался у бойницы, так и притягивала плещущая в неё речная синь. Странное свойство было у этих древнейших стен Крома: снизу — недоступны, голову задранную кружили, а из настенных переходов Великая казалась близкой, хоть руку с ковшом тяни из бойницы.

Думали — дальше пойдут вдоль стен. Тихон, миновав железные ворота Довмонтова града, лишь коротко перекрестившись на его бесчисленные церковки, бодрым шагом направился к Торгу на берегу Псковы, под одряхлевшей стеной Среднего города. Сказал отцу Луке, но так, что ближние услышали и передали дальним:

— Торг — сердце Пскова! Им град наш силён и соблазнителен. Король в послании к военачальникам своим недаром обещал: богатеством-де многочисленно обогащуся я и вы, мои друзи... И о реце Пскове: «Чрез сей великий град река текуще скрозе каменные стены, по реке же той во граде многопотребные вещи стояху». И самая та вещь многопотребная есть Торг, на лавки его и склады горят несытые очи иноплеменных!

Иван Петрович поразился чутью и чёткой, непропитой памяти игумена. Почти дословно тот процитировал послание Батория к шляхетству, как его передали русские агенты. Восхваление Торга уравнивало посадских с воинским чином. В том была и капля горечи: церковь и власть льстили чёрным людям, как только в них являлась крайняя необходимость. Отчего посадские не пользуются этой лестью, временным своим усилением, чтобы добиться от государя новых прав? Шуйские, как немногие из бояр, знали, какое потаённое богатство залегло в посадских сундуках и коробах, а ещё больше — в возможностях, в торговой и промышленной смётке, которым та же власть не даёт развернуться. Пи у бояр, ни у детей боярских такого богатства нет, одна дурно ухоженная земля. А — держат в боевых рукавицах всё податное сословие! Ужели из другого праха слеплены?.. Иван Петрович так глубоко задумался, что не заметил, как крестный ход вытянулся от ворот Среднего города почти до Окольного. Господи, восхитился он, как многолюден Псков!

Вести это множество по тропе между стеной Окольного города и рвом было немыслимо. С внутренней стены дороги разворотили землекопы, прорезав ещё один ров, а древоделы завалили лесом. Тихон вывел шествие из городских ворот в поле, на обрамленные мелколесьем луга, откуда стена Окольного выглядела внушительнее. Поворотил сперва к Пскове, к Михайловской башне. Дал людям насытиться речным и полевым простором, затем повёл на солнце, к реке Великой. Вот когда огненно воссияли ризы, оклады и золотые наконечники хоругвей! Певчие, собранные изо всех монастырей и городских церквей, мощно затянули один из суровых псалмов Давидовых. Пенье, подхваченное сопровождающими, сливаясь с шарканьем, вздохами и приглушённым молитвословием, казалось, возносилось перед стеной Окольного неким ограждающим маревом, туманящим пространство и искажающим дали. Тут произошло странное, на что не обратили внимания, но вспомнили по снятии осады.

Перед Свинусскими воротами, недалеко от наугольной Покровской башни, где уже веяло дыханием Великой, Тихон неожиданно свернул к мосту через ров. Народ, ожидавший, что его поведут по бечевнику, вдоль реки, недовольно закарабкался вверх по склону. Впереди хоругвей и икон дюжие служки несли образ Успения Божьей Матери, нарочно привезённый из Печорского монастыря. Перед Свинусскими распахнутыми воротами они, словно внезапно захмелев, попёрли влево и пали на карачки, едва удерживая тяжёлую икону. Что дало основание записать, будто упали они — на колени... Приставленные к ним иноки-хранители подхватили икону, вздёрнули их грубо, едва не заушая, но Тихон не только не выговорил оплошавшим (а он умел и посохом по шее), а ласково перекрестил и замер на краю рва в безмолвной молитве. И все, понятно, остановились, смятенно закрестились на тусклую от речных туманов луковку Покровской церкви, еле видную из-за стены между Свинусской и Покровской башнями. Когда игумен обернулся, все были поражены тоскливой мрачностью его посеревшего лика, ещё недавно оживлённого, готового к улыбке. Сообразив по взглядам предстоящих, какое тягостное производит впечатление, Тихон быстро пошёл к воротам.