Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Так она и переночевала взаперти, одна, в кабинете мужчины, который страстно ее захотел…

Утром консьержка сказала “ах!”, увидев ее в этом кабинете. И это был единственный грех, на который оказалась способна Лиза Дьяконова. Один во всей жизни.

Но опять возникает вопрос: не придумала ли Дьяконова вышеописанное событие? Уж больно оно нереальное, зато замечательно ложится в “роман”, который сочиняет автор “Дневника русской женщины” на полях своей судьбы.

Нет, мы можем утверждать со всей ответственностью, что как раз бал интернов — не выдумка Дьяконовой. В этом убеждает одна сцена, которая не могла быть придумана Лизой. На это просто не хватило бы ее воображения. Это сцена с расчлененной куклой, у которой вырезаны яичники. Такое она придумать не могла. Это было за гранью ее представлений о жизни.

Самое ужасное, что именно эта кукла являлась единственным моментом карнавала, который был предсказанием того, что потом случится с Лизой Дьяконовой.

Но пока нужно было завершать “роман”. Не мог же он продолжаться бесконечно. Тем более что со стороны героя все давно было ясно. Герой — не получился.

“Конец романа — конец героя — конец автора”, — скажет за несколько дней до смерти Горький о романе “Жизнь Клима Самгина”, который не был им закончен.

Вижу ясно как день, что это безумие… — пишет Лиза назавтра после бала. — Такая любовь губит меня, и не могу, не могу победить себя, не могу вырвать ее из своего сердца… Мне кажется, что впереди стоит что-то страшное, беспощадное, темное, и я знаю это: это — смерть.

Смерть! Когда подумаешь, что рано или поздно она является исходом всякой жизни, а я, молодая, красивая, интеллигентная женщина, и не испытала единственного верного счастья — взаимной любви, без которой не может существовать ничто живое, мыслящее, чувствующее.

Невероятная злоба поднимается в душе, и хочется бросить бешеные проклятья — кому? чему? слепой судьбе?

Или я недостойна его?

Нет, нет и нет!

Все мое существо говорит, что нет… Та, которую он полюбит, — не будет ни выше, ни лучше меня…

Так за что же это, за что?!

В январе 1902 года Лиза отправилась к нему с последним визитом. Скорее всего, она понимала, что это будет последний визит. Для того чтобы его устроить, она послала ему телеграмму. У нее действительно разболелась голова, и она спрашивала его: можно ли ей принимать валериану? Сам по себе вопрос был странный, ведь он же ее и прописал Лизе. Впрочем, неизвестно, что на самом деле было в телеграмме. Когда она заполняла на почте бланк, рука ее дрожала. “Где моя гордость, где мое самолюбие?”

Ответ от Ленселе был обычный, в его духе. Он предлагал ей прийти к нему “завтра, в четверг, с пяти до шести часов вечера”. “С лучшими чувствами, Ленселе”.

Особенность этого приглашения была в том, что внизу письма стоял его домашний адрес.

Ближе к вечеру она оделась в строгий черный костюм и смотрела на часы. “Не надо приходить точно в пять, лучше позже, а то он подумает, что я очень спешила…”

В пять часов она быстро вышла из дома и отправилась на Rue Brézin. Он встретил ее в кабинете.

“Извините, но я положительно не мог прочесть вашей телеграммы. Разобрать в ней что-нибудь было невозможно. По-видимому, вы не отдавали себе отчета, что пишете”.

Лиза была оскорблена! Так он и теперь ничего не понял?! “Он, очевидно, совсем не подозревает, как заставил меня напрасно пойти в госпиталь… и теперь я вновь обращаюсь к нему же! И это моя любовь требует от меня такого унижения!”

— Извините, что я пришла к вам сюда, но я принуждена… Я не хотела больше обращаться к вам, потому что теперь это было бы слишком унизительно для меня. Каждый раз, когда я прихожу к вам, вы сами без всякой просьбы с моей стороны говорите, что я могу обращаться к вам. Я такая доверчивая, такая наивная, верю вашим словам, обращаюсь к вам же, а вы… Вы… Что же вы думаете, у меня нет никакого самолюбия? Поймите, как я должна страдать… Если бы я сама просила вас назначать мне дни, когда я могу вас видеть, а то ведь никогда, никогда не просила вас об этом…

Это было последнее унижение!

Врач вежливо извинился перед ней, и между ними начался обычный разговор, который вдруг свелся на отношения мужчин и женщин. Она сказала, что мужчины забавляются чувствами женщин, в то время как они, они… Ленселе прервал ее: “Женщины тоже… Они ничуть не лучше… Наоборот, они куда более порочны, чем мужчины. Они гораздо коварнее. И в общем — менее умны, чем мужчины, они бесконечно ниже нас…”

Такого Лизе не говорил еще никто! Ни в России, ни во Франции! Это означало, что все это время ее Рыцарь, ее Ланцелот смотрел на нее как на существо низшего сорта!

Глаза его вспыхнули, и с минуту мы смотрели друг на друга, как два врага. Страшная усталость охватила меня… Подав руку, я простилась. Он проводил меня до дверей. И уходя, я почувствовала, что не увижу его больше никогда… Никогда.

На следующий день, принимая процедуры в Брока, Лиза узнала, что он женится на родственнице доктора Д., на племяннице его жены. Его невеста “очень хорошенькая, воспитывалась в монастыре Sacré Cœur [59] Святое Сердце. — П. Б. . Очень его любит и ревнива страшно… Уже и теперь забрала его в руки… Теперь он далеко пойдет…”

Какой бледный, невыразительный финал. Столько страданий — и все ради чего? Главное — ради кого?

Сколько ошибок сделала я в жизни! И кажется мне, что вся моя жизнь была одной сплошной ошибкой, бессмысленной загадкой, которую пора наконец разрешить. И я решаю… раз навсегда… Кто пожалеет меня? Меня пожалеют разве только бабушка, тетя да бедная, забитая Надя. Надя будет горько плакать над моей могилой и никогда не поймет, отчего это Лиза, которой, кажется, дано было все, чего она хотела, — и на курсах была, и за границу поехала, и вела такую самостоятельную жизнь, — отчего это Лиза вдруг покончила с собою… Родина, милая, прости. И ты, любовь моя, — прощай!

Последняя мысль — о нем… на его родном языке…

Soyez heureux autant que j’ai été malheureuse… [60] Будьте же счастливы в той мере, в какой я была несчастна…

На этой фразе заканчивается “Дневник русской женщины”. Но не заканчивается роман Лизы Дьяконовой…

Нам остается понять, насколько серьезным было решение Дьяконовой покончить с собой. В предисловии к наиболее полному изданию дневника 1912 года брат Лизы утверждает, что дата 19 января 1902 года, которая стоит над последней записью, — вымышленная, а на самом деле его сестра работала над своим “романом” до последнего дня — до отъезда в Тироль 9 августа. То есть еще полгода. Этот вывод он делает на основании изучения рукописи, вернее, двух рукописей — дневника и романа, которые писались одновременно. Дневник — как черновик, роман (в форме того же дневника) — как законченное произведение. И это, по его мнению, служит аргументом в пользу того, что Лиза не покончила с собой в Тироле.