Петр Дедов - Сказание о Майке Парусе

Детина пристально поглядел ему в лицо, понял, наверное, что здесь без подвоха.

— Макаром меня зовут.

— Ага. А меня — Маркелом. Ты что, и впрямь не знаешь, что царя-то скинули?

— Кто его скинул?

— Ну... народ.

— Не можно так, — уперся Макар, — врете вы все. Как без царя-то, вы чо?

— А зачем он тебе? Или он кормит-поит тебя? Ты сам вон какой сильный. А царь... он как тот конопатый: только вред приносил, больно делал.

— Не можно так. Грех. Царь землю дал...

— Да какую землю-то! — вскипел Маркел. — Почему она царева, земля-то, родил он ее, что ли?! Ты ее пашешь — значит, твоя она должна быть. А царь... он такой же человек. Ты, к примеру, одним щелчком его смог бы убить.

— Не такой. Царь — от бога. Грех...

— Народец! — изумился Маркел. — Это сколько же надо, чтобы от царей он отвык?! И отвыкнет ли?..

На другой день подъезжали к Каинску. У Маркела было хорошее настроение. Подмывало его иногда — выкинуть какую-нибудь шутку.

На передней подводе парни допили припрятанную сивуху, горланили песни. Маркел подсел к ним, тоже притворился пьяным.

— Надоело это старье! — кричал он. — Давайте новую разучим. Сначала — тихонько, а когда заедем в город, тогда уж во всю силу. Удивим всех...

Новая песня ребятам понравилась.

— Дажеть на молитву маленько смахивает, — заметил один из них.

И вот, когда подводы втянулись в узкие улицы города, в десяток здоровенных глоток грянула эта песня:

Из домишек повыскакивали люди, недоуменно таращились на проезжающих.

— Красные! — крикнул кто-то в толпе.

К поющим, очумело нахлестывая лошадь, из хвоста обоза мчались на своей кошевке сопровождающий офицер и урядник Ильин. Маркел вовремя удрал.

— Прекратить! — орал урядник. — Кажите, кто научил!

Хмельные ребята осовело моргали глазами:

— Был тут какой-то... Убег...

— Найтить!

— Чего они найдут — лыка не вяжут, — остановил Ильина офицер.

Из Каинска новобранцев направили в Барабинск, оттуда двое суток тащились они до Омска поездом, в телячьих теплушках.

Маркел вместе с односельчанином Мишкой Гуляевым был зачислен рядовым восьмого кадрового полка. Началась казенная солдатская жизнь. Поначалу было странное ощущение отрешенности от всего сущего. Была рота — группа людей в одинаковых одеждах, даже с одинаковыми лицами, был командир — горластый усач с перебитым носом, был раз и навсегда заведенный железный распорядок: подъемы, учения, обеды, отбои... Все это казалось до смешного пустым и никчемным, механически однообразным, как стук часового маятника.

Но постепенно Маркел стал приглядываться к окружающим его людям, и они уже не представлялись такими похожими друг на друга, как картонные клоуны, выполняющие одни и те же заученные, глупые движения. Оказалось, люди везде остаются людьми и каждый человек в отдельности — это целый мир, удивительно сложный и многогранный...

Рота, состоявшая раньше, видимо, из одних «стариков», была наполовину разбавлена новобранцами. Сюда попали и два кержацких парня из тех пятерых, что призывались вместе с Маркелом. Сначала они держались ото всех особняком, были угрюмы и неприступны, как затравленные волчата. Но скоро один из них, Курдюков, стал отмежевываться от товарища. Оказался он парнем веселого нрава да к тому же голос имел высокий и чистый — стал ротным запевалой. Другой, Кирилл, смотрел на него осуждающе, ночами, на казарменных нарах, подолгу внушал ему что-то сердитым шепотом. Но из Курдюкова так и перла наружу раньше скованная, непокорная натура: он отмахивался от Кирилла, как от назойливой мухи. Скоро стал курить, а когда случалось — не прочь был выпить.

Предметом общих насмешек и издевательств стал в роте добродушный богатырь Макар Русаков. Потешались над ним все, кому не лень. Один только внешний вид Макара вызывал хохот до колик в животе. На складах не нашлось нужного размера шинели и сапог, и бедолага щеголял в своих подшитых валенках да в домотканом пестром армяке, перепоясанном солдатским ремнем с блестящей бляхою. Гимнастерку, правда, надели солдатскую (нельзя уж так-то, совсем по-домашнему), но рукава едва доставали до локтей, а ворот и вовсе не сходился на могучей шее...

Была у Макара и такая слабинка, которую не могли простить не только ротные остряки, легкомысленные новобранцы, но и серьезные бывалые солдаты. Детина испытывал панический страх перед начальством — будь то ротный командир, ефрейтор или какой-нибудь задрипанный писаришка.

И Маркелу иногда было жалко до слез смотреть на парня, который «тянулся в струнку» перед каким-то тупым замухрышкой, от страха и напряжения менялся в лице — то багровея, то бледнея, а тот (как же упустить такой редкий случай — поизгаляться над беспомощным богатырем?!) прыгал вокруг разъяренным кочетом и орал больше для потехи, чем для порядка:

— Кэк стоишь, огородное чучело?! Кэк ставишь пятки, медведь криволапый?! Мало тебя пороли в детстве? Так у меня живо схлопочешь по зубам!..

Сочувствовал бедному Макару и еще один человек — солдат Кузьма Сыромятников. Маркел давно к нему приглядывался: чем-то он привлекал, отличался от других, хотя внешность имел самую заурядную: невысок, поджарист, с худым скуластым лицом. О себе Кузьма много не распространялся, однако из отдельных реплик можно было понять, что он прошел войну, был в плену у немцев, участвовал в каких-то событиях в Петрограде...

Как-то на учебном полигоне, во время перерыва, когда офицеры удалились в каптерку на перекур, солдаты в своих шинельках «на рыбьем меху», греясь, затеяли потасовку и, как всегда, с гоготом окружили растерянного Макара Русакова, пытаясь вовлечь его в свалку. Он с виноватой улыбкой пятился от них, не находя себе места, очумело кружился, как поднятый из берлоги и окруженный собачьей сворою медведь. И тогда в серый, дышащий клубами морозного пара круг шагнул Сыромятников.

— Прекратите издевательство! — сказал он не громко, но так, что слышали все.

— Это откель такой заступник выискался? — подался ему навстречу здоровенный парень Ваня Бубнов, хохмач и заводила среди новобранцев.

Кузьма и не поглядел в его сторону, накинулся на Макара:

— Чего ты лебезишь перед ними! Двинул одному-другому по носу — они и уймутся.

— Драться нельзя... Грех... — бормотал смущенный Макар. — Оне меня пока не бьют...

— Так ждешь, когда бить начнут?

Обескураженный Ваня Бубнов вплотную придвинулся к Кузьме:

— Вижу, мастак ты чужими руками жар загребать... Может, сам спробуешь?

— Это с тобой, что ли? — Кузьма презрительно, снизу вверх, глянул Ване в лицо.