Петр Дедов - Сказание о Майке Парусе

— А хоша бы и со мной!

— Вытри слюни сперва... губы смерзнутся — как будешь кашу есть?

Ваня побагровел, рванул Кузьму за полу шинели. Но тот изловчился, схватил Ваню за руку, присел, крякнул — и детина, перелетев через него, грохнулся на снег, раскинув циркулем ноги.

Ванины дружки кинулись на Кузьму — и еще двое покатились кубарем, но потом навалились скопом, подмяли заступника.

Макар, до этого с растерянной улыбкой, глядевший на происходящее, вдруг взревел, бестолково замахал руками:

— Робятки, да за што вы ево? Он ить не первый начал!..

— Помоги, дубина стоеросовая! — из-под кучи тел прохрипел Кузьма.

Только теперь Макар двинулся в гущу дерущихся, кого за шиворот, кого за ноги разбросал свалку, а остальных, растопырив шлагбаумом ручищи, отгреб в сторону.

На шум из каптерки выскочили офицеры.

Несколько солдат попали на гауптвахту. В их числе и Макар Русаков...

Маркел искал случая поближе познакомиться, поговорить с Кузьмой Сыромятниковым. Как-то утром в казарменной умывалке пристроился рядом с ним, начал первый:

— Ловко ты их... этих-то... на полигоне...

— Угу-м, — промычал Кузьма, — а ты чего же мне не помог?

— Да как-то... растерялся вроде... не успел...

Кузьма повернул к нему намыленное лицо, внимательно пригляделся, спросил:

— Тебе не говорила твоя мать, что лучше бы девкой ты родился, чем парнем?

— Говорила, — Маркел покраснел.

— То-то я и гляжу... Ресницы-то — любая девка позавидует.

— А я поначалу испугался за тебя, — поспешил Маркел замять неприятный для него разговор. — Думал, пришибет тебя Ваня Бубнов... Вон какой здоровенный...

— Здоровенный... Думаешь, сила есть — ума не надо? Макар-то в десять раз сильнее, мог бы этого Ваню на палец себе намотать, а толку-то? Пень — он и есть пень. Эко замордовали парня, запугали с детства!.. — Кузьма вздохнул: — Русь-матушка... А ведь парень не глуп о й... Как думаешь?

Маркел пожал плечами:

— Разговаривал как-то с ним: ни в какую не верит, что царя скинули...

Кузьма рассмеялся. Звонко, от души. Сказал, вытирая указательным пальцем навернувшиеся слезы:

— Это у него не от глупости. Испокон привык русский мужик, чтобы царь на шее у него сидел и пятками в бока дубасил... Стенька Разин и Пугачев — они ведь хитрые были: именем царей народ поднимали. Это у всех у нас в крови...

— И у тебя?

Кузьма пытливо поглядел на Маркела:

— А у тебя?

— У меня — нет...

— Это тебе так кажется. Есть в тебе царь. Тут он сидит! — Кузьма огрел Маркела широкой, раздавленной работою, ладонью по голой спине.

— С трона-то скинуть царя куда проще, чем из себя выкинуть. Глубоко он залез, сволочуга, в самую народную душу, рабское семя в ней посеял. И этим долго еще будут пользоваться разные прохвосты...

Он стоял перед Маркелом, обнаженный до пояса, с полотенцем через плечо. Легкий, жилистый, подтянутый. При каждом движении на его теле жгутами свивались крепкие сухие мускулы. Маркел отметил про себя, как обманчива бывает на первый взгляд внешность человека: ведь в солдатской-то форме, в длинной мешковатой шинели Кузьма выглядит чуть ли не замухрышкой...

Во дворе казармы трубачи заиграли сбор...

Напрасно пытался Колчак ввести в армии железную дисциплину, беспрекословное подчинение солдат: живительными дрожжами хотя и кратковременной, призрачно мелькнувшей свободы было сдобрено тесто, и удержать его силою в квашне не было никакой возможности, — оно бродило, вздымалось, перло через край.

Среди солдат, особенно среди «старичков-фронтовичков», велись тайные разговоры о землях, которые снова переделили, лучшие вернули кулакам, а главное — о том, какой смысл им, крестьянам да рабочим, проливать свою кровь, и за кого проливать-то ее — не понятно...

Даже самые ярые офицеры догадывались, что одними зуботычинами да гауптвахтами ничего не поделать.

Тогда в ротах стали появляться агитаторы: гражданские, бойкие на язык и похожие на сорок в своих черных сюртуках и белых манишках, и другие, работающие под своего брата — «солдатушек, бравых ребятушек», — в потрепанных шинелишках и обмотках. Однако все пели под одну дудку: только верховный правитель России адмирал Колчак сможет навести порядок в стране, только он может дать народу спокойную мирную жизнь и свободу, но для этого надо покончить с «красной сволочью», надо воевать, не щадя живота своего...

Были и агитаторы — «патриоты Сибири». Эти призывали грудью встать на защиту родной Сибири от большевиков, которые идут с запада и хотят поработить великий край, сделать народ его рабами...

Ни те, ни эти друг другу не мешали — цель была одна. Но однажды, во время такого вот агитационного митинга в казарме, куда было согнано человек двести солдат, из темного угла поднялся длинный, как жердь, детина и сразу сорвался на крик.

— Чаво воду в ступе толчешь?! — напал он на агитатора, махая руками, словно ветряная мельница крыльями. — Супроть кого воевать меня научаешь? Супроть такого же работяги, как и я? А кто ты такой, штобы научать меня? Думашь, надел солдатскую шинелишку, дак не признают тебя? Нашенский ты, голубчик, томскай, купца Кухтерина племяш! Ручки-то хоть грязью пачкай, господин подпоручик, когда агитировать идешь. А то шибко розовенькие оне у тебя, кровушкой нашею облиты!

Маркел, стоявший близко к столу, увидел, как побледнел выступавший «солдат» и как закровенел у него шрам на щеке — словно бритвой полосонули.

— Взять!! — рявкнул он. — Взять сук-кина сына!

В угол казармы кинулись несколько офицеров, навалились на долговязого. Тот извивался змеею, судорожно бился, надсадно хрипел:

— Ублюдок кухтеринский! Сволочь недобитая! Сколько рабочей крови пролил!.. В семнадцатом годе самолично тридцать политических заключенных в тюрьме заколол!..

Ему скрутили назад руки, поволокли к дверям казармы. «Агитатор» бросился следом, на ходу расстегивая кобуру пистолета под полою своей солдатской шинели.

— Братцы, да што же это деется?! — крикнул кто-то из солдат.

— Молча-ать! Р-разойдись по ротам!

— Эх, дурак! — скрипнул зубами Кузьма Сыромятников, стоявший рядом с Рухтиным. — Хотя, молодец, конечно...

— Куда теперь его? — спросил Маркел.

— На заслуженный отдых отправят... В Могилевскую губернию. Куда же еще?..

После отбоя они сидели в полутемном углу казармы, беседовали. Сыромятников сам к Маркелу подошел.

— Что-то никак не могу я раскусить тебя, парень, — говорил он. — Вроде робкий ты с виду, как овца господня, а внутри... натянут, чую, каждой жилкой. — Сыромятников впился в Маркела цепким взглядом серых сощуренных глаз: — Ты расскажи о себе, не бойся, авось чем помогу.

От этого взгляда, от тихого участливого голоса Маркел сразу почувствовал доверие к суровому человеку с худощавым, резким лицом. И рассказал ему обо всем, что пережил за последнее время, что мучило и угнетало душу. Поведал и об «атамане» Митьке Бушуеве, и о странной философии попа Григория Духонина, и о том, как жил у деда Василька...