Всеволод Соловьев - Злые вихри [Старая орфография]

Ворчанье и брань не облегчили на сей разъ душу «дятла» и чѣмъ яснѣе и нагляднѣе бросилось ему въ глаза положеніе, имъ же самимъ созданное, тѣмъ страстнѣе ненавидѣлъ онъ Аникѣева. Эта ненависть возрасло до высшаго предѣла при видѣ вчерашней сырой провизіи, лежавшей попрежнему на кухоннымъ столѣ. Онъ осмотрѣлъ ее, понюхалъ мясо, искоса взглянулъ на холодную печь, и плюнулъ.

-- Чортъ! безстыжій юбошникъ... балаганщикъ съ музыкой, а не баринъ!-- громко рѣшилъ онъ, порывисто сбросилъ съ себя сѣрую жакетку, засучилъ рукава рубахи и подошелъ къ крану водопровода.

Долго стоялъ онъ, подставивъ голову подъ струю ледяной воды и отфыркиваясь. Умыванье освѣжило его и нѣсколько усмирило въ немъ расходившіяся чувства. Онъ скрылся въ своей комнаткѣ и вышелъ изъ нея на себя не похожимъ. Волосы были примазаны, громадные усы расчесаны, вмѣсто вышитой русскимъ узоромъ косоворотки на немъ красовалась туго накрахмаленная рубашка съ высочайшимъ стоячимъ воротничкомъ. Вокругъ шеи былъ повязанъ синій шелковый галстухъ съ большой булавкой въ видѣ подковы. Сѣрая жакетка оказалась замѣненной длиннополымъ чернымъ сюртукомъ, застегнутымъ на всѣ пуговицы, а сапоги были вычищены до почти неестественнаго блеска.

Вышелъ Платонъ Пирожковъ въ «музыкальную» комнату, остановился передъ зеркаломъ и осмотрѣлъ себя со всѣхъ сторонъ. Особенно долго глядѣлъ онъ на свои сапоги, поворачивая ноги во всѣ стороны.

Но тутъ онъ сообразилъ, что какъ же это: онъ разодѣлся, а квартира еще и не прибрана, вонъ пыль-то соръ...

«Ну и чортъ съ нимъ! И пусть пыль!..» -- рѣшилъ онъ, снова ожесточаясь.

Онъ подошелъ къ письменному столу и увидѣлъ, что баринъ, наконецъ, распечаталъ и прочелъ всѣ письма, скопившіяся за эти дни. Тогда онъ въ свою очередь вынулъ ихъ изъ конвертовъ и принялся разбирать почерки.

Это было для него обычнымъ дѣломъ и казалось ему не только непредосудительнымъ, но даже входящимъ въ кругъ его прямыхъ обязанностей.

Разобралъ «дятелъ» и записку «братца Николая Александровича», гдѣ тотъ писалъ, что онъ ужъ нѣсколько дней въ Петербургѣ, отчаялся застать брата; но все же хотѣлъ бы съ нимъ поскорѣе повидаться и проситъ его заѣхать къ нему пораньше утромъ въ «Европейскую гостинницу». Разобралъ «дятелъ» и маленькую записочку Алины. Эту записочку онъ и перевертывалъ, и нюхалъ, долго соображая, отъ кого она можетъ быть. Почеркъ знакомый, очень что-то знакомый. Наконецъ, онъ вспомнилъ чей это, дѣйствительно, хорошо ему знакомый и памятный, почеркъ.

Сдѣлавъ такое открытіе, «дятелъ» даже позеленѣлъ.

«Вотъ оно что!.. Опять снюхались... опять эта самая снѣжковская канитель начнется... То-то онъ ошалѣлъ совсѣмъ... Одно къ одному!.. Ну, теперь что-жъ -- прямо въ желтый домъ... Страшное дѣло, не сносить ему головы... Ишь, вѣдь, дьяволъ!..» -- мрачно и безнадежно думалъ «дятелъ», свѣсивъ носъ на сторону и прибирая письма.

Онъ отперъ красивую инкрустированную шкатулочку съ папиросами и сигарами, стоявшую на столѣ, вынулъ изъ кармана свой старый кожаный портсигаръ и наполнилъ его барскими папиросами.

Въ кухнѣ раздался рѣзкій звонокъ.

«Дворникъ дрова принесъ»,-- сообразилъ Платонъ Пирожковъ, поставивъ шкатулочку на мѣсто, положилъ портсигаръ въ карманъ и пошелъ отпирать.

Это и былъ дворникъ, огромный молодой малый, съ вязанкой дровъ за плечами.

-- И что это за модель!-- сердито заговорилъ дворникъ, шагнувъ черезъ порогъ и грузно сваливая свою ношу на полъ: -- третій разъ дрова приношу, звонилъ, звонилъ, стучалъ, стучалъ, кулаки всѣ отшибъ, а вы, Платонъ Ивановичъ, и не откликаетесь...

-- А какъ же тебѣ откликнуться, коли меня дома не было, по парадной бѣгалъ съ самымъ, что ни есть естреннымъ порученіемъ отъ барина?-- спокойно и не задумываясь совралъ «дятелъ».

-- Тэ-экъ-съ!-- протянулъ дворникъ, проводя глазомъ на полуштофъ, стоявшій прямо передъ нимъ.-- Прозябли видно, Платонъ Иванычъ, горяченькую пропустили..! Вотъ бы и рабочаго человѣка попотчевать... Какъ передъ Истиннымъ, три раза съ дровами задаромъ по лѣстницѣ подымался...

-- Лопай!-- снисходительно отвѣтилъ Платонъ Пирожковъ, налилъ изъ полуштофа полный стаканчикъ и подалъ его дворнику.

Тотъ проглотилъ залпомъ, утерся рукавомъ, крякнулъ отъ удовольствія.

-- Эхъ, славно! Особливо утреннимъ дѣломъ, на ходу ежели... такъ по всѣмъ жилушкамъ съ головы до ногъ и разольется, такъ и переберетъ... А баринъ-то твой, Платонъ Иванычъ, видно баловникъ!-- вдругъ неожиданно заключилъ дворникъ.

-- То есть, это ты насчетъ чего?-- подозрительно спросилъ «дятелъ».

-- А насчетъ того самаго... женскаго пола

-- Изъ чего-жъ собственно ты полагаешь?

-- Да вотъ штучка-то вчерась пріѣзжала...

-- Какая штучка? Когда штучка?

«Дятелъ» совсѣмъ растерялся.

-- Ишь! какая! Да нешто васъ дома не было?

-- Не было, весь вечеръ не было... ей-Богу, до вечерень еще услали.

-- А она, штучка-то, передъ сумерками пріѣзжала. Швейцаръ-то отлучился въ трактиръ съ землякомъ, меня просилъ у дверей постоять. Вотъ и стою я... Подъѣзжаетъ извозчикъ, расплатилась она, скокъ, и прямо ко мнѣ: «здѣсь, молъ, живетъ господинъ Аникѣевъ? Какъ, молъ, пройти?..» Я и показалъ...

-- Какая же она изъ себя?-- спросилъ Платонъ Пирожковъ упавшимъ голосомъ.

-- Съ рыла-то я, признаться, не разглядѣлъ, а тому подивился, что ужъ мала больно да тонка, посадить ее на ладонь, дунуть, ну, и полетитъ какъ перо... Бѣлобрысенькая такая, какъ подымалась по лѣстницѣ, запримѣтилъ я... волосы-то бѣ-ѣ-лые, что твой лёнъ!.. И какъ это господа въ такихъ скусъ находятъ? Только названье, что баба, а хлопнулъ и нѣтъ ничего!

-- Да ты не врешь?-- перебилъ его Платонъ Пирожковъ, окончательно теряясь отъ подобныхъ показаній.

Онъ сразу подумалъ, конечно, что это пріѣзжала вчера Алина; но ея высокая, пышная фигура, ея темные волосы никакъ не подходили къ описанію этой «штучки».

-- Чего-жъ мнѣ врать? Эка невидаль! Всякаго навидались,-- усмѣхнулся дворникъ, пожавъ плечемъ.

-- И что-жъ... долго она пробыла?

-- Да съ часъ, не то съ два, пожалуй... ужъ совсѣмъ давно стемнѣло, давно фонари залегли, какъ я-жъ ей и дверь отворилъ. Швейцаръ-то все въ трактирѣ, а мнѣ Богъ прибыль послалъ... «Спасибо»,-- говоритъ оно, сунула мнѣ въ руку, а сама какъ побѣжитъ! Бумажка у меня въ рукѣ, глянулъ я у фонаря -- цѣлковый рупь! Ну, думаю, видно съ большой радости!

Платонъ Пирожковъ потянулся, поднялъ носъ и вдругъ не своимъ голосомъ произнесъ:

-- Водку ты выпилъ, дрова сложилъ, чего-жъ стоишь? Али думаешь, время мнѣ съ тобой балясы точить? Дѣловъ у меня что ли мало?

Дворникъ только ухмыльнулся и вышелъ изъ кухни, ясно говоря своими смѣющимися глазами: «смотри не лопни съ зависти... Что ужъ тутъ -- ты-то, братъ, прозѣвалъ, тебя дома не было, а у меня цѣлковый-рупь въ карманѣ!».